Оркестр меньшинств - Чигози Обиома

дядюшкой, направляя струйку мочи в старую пивную бутылку, стоявшую среди вьюнков и наполовину наполненную, вероятно, дождевой водой. Он мочился, пока бутылка не переполнилась и не упала, а ее содержимое пролилось в траву. Старик заговорил снова – передал племяннику рассказы и домыслы о том, что к африканцам в тюрьмах за рубежом относятся «как к-к-к собакам». Услышав это, мой хозяин уставился на дядюшку, который уже закончил и теперь ждал, когда племянник застегнет ширинку. Его глаза, казалось, выдали то, что не мог сказать рот, потому что его дядюшка перехватил его взгляд, а потом покачал головой в мучительном сострадании.

– Т-ты д-д-должен Б-бога б-благодарить, что остался ж-живой, – сказал дядюшка. – Т-ты, к-конечно, совершил б-большую ошибку, п-п-поехав т-туда. Б-б-большую ошибку. Но т-ты д-должен б-благодарить Б-бога.

Мой хозяин не выдержал, когда они приехали в дом дядюшки и их встретила сильно постаревшая тетушка, которую в прошлый раз он видел на похоронах отца. Ему выделили комнату, принадлежащую дядюшкиному сыну, призванному в Национальный корпус молодежной службы в Ибадане; дядюшка спустя какое-то время зашел к нему с тем же вопросом в глазах. Но он все еще не мог говорить об этом.

Гаганаогву, ты творец всего сущего, и ты знаешь: то, чего не могут сказать наши хозяева, мы – их чи – тоже не можем сказать. Ведь таково универсальное правило: онье кве, чи йа е кве[102]. А потому то, что не подтверждал он, и я не могу подтвердить. А значит, если он о чем-то молчит, то и я должен молчать. То, что он не хочет помнить, не помню и я. Но даже хотя мой хозяин не мог говорить об этих делах, думал он о них постоянно. Они, словно тайная кровь, текли в жилах каждого проходящего дня. Они поджидали и выскакивали на него из засады на каждом дневном повороте. А иногда, когда он лежал на кровати и смотрел на электрическую лампу или керосиновый светильник, что вошло у него в привычку после освобождения из тюрьмы, воспоминания возникали перед ним во всей своей чудовищности, словно были заточены в этой лампе или светильнике, а теперь вдруг вырвались оттуда.

Он занялся перестройкой себя, потому что эти воспоминания постоянно мучили его мозг. Но шли дни, и он вдруг понял, что они занимают его все меньше. Его теперь больше волновало другое: та громадная загадка, которую жизнь поставила перед ним и которую он отчаянно хотел разгадать. Поначалу он держался в отдалении, в более чем почтительном отдалении от этой загадки и пытался не разгадывать ее, потому что дядюшка счел бы его сумасшедшим за одни только мысли такого рода. Дядюшка недвусмысленно сказал ему, что все, доставляющее человеку такую боль и страдания, нужно выбросить из головы. Дядюшка, восприимчивый к мудрости старых отцов, чьи уста сочились медом убедительных фигур речи и пословиц, спросил его своим привычным, тихим и мягким голосом, какая польза будет человеку, если он, восхитившись красотой кожи скорпиона, поднимет его и сунет себе в карман. Когда мой хозяин ничего на это не ответил – потому что такие вопросы не требуют ответов, – дядюшка продолжил:

– Н-никакой п-пользы, эт-то б-будет г-глупость чистой в-воды.

Но, покинув дом дядюшки с пятью тысячами евро, полученными от немецкой женщины в возмещение ущерба – в рамках штрафных санкций, наложенных на нее, – он вернулся в Умуахию и снял квартиру. Он открыл магазин по продаже кормов на Нигер-роуд, а на остатки денег купил мотоцикл. В следующие недели он кирпичик за кирпичиком восстановил свою жизнь. Аквааквуру, если черепаха лежит перевернутая, то она, даже если на это уйдет много времени, будет медленно стараться перевернуться обратно. Может быть, поначалу это ей не будет удаваться, так как мешает камень, а потому она должна будет попробовать с другой стороны. Только так она и сможет подняться на ноги. Эгбуну, он должен был продолжать, потому что ничего не делать – это смерть. И к концу месяца, когда дядюшка с тетушкой приехали проведать его и сказали, что он «поднялся», он согласился, что, по крайней мере, часть пути к возрождению своей жизни он прошел. Это было утешительное чувство. Оно придало ему мужества, и только после этого он снова вернулся к загадке и начал продвигаться к ее разрешению.

Эти его усилия привели его в один из вечеров, два месяца спустя после его возвращения в землю отцов, к особняку в Комплексе Агуийи-Иронси, который он обнаружил не без труда. Дом постарел, и скульптура Джизоса Крайста на воротах исчезла, оставив после себя отпечаток, похожий на шрам. Перед воротами между оградой и новой дренажной трубой пробилась осока на ломких стеблях, а в конце дороги из сточных вод поднималось молодое деревце. Мой хозяин подъехал к воротам, чувствуя, как сердце колотится в груди, и это мешало ему остановиться и осмотреть это место – где до его отъезда из Нигерии жила Ндали – хоть сколько-нибудь внимательным взглядом. Потому что воспоминания, вызванные этим местом, вдруг нахлынули на него. И он в спешке проехал мимо особняка, торопясь исчезнуть в наступающих на землю сумерках.

А я остался, Осебурува, потому что одну из самых трудных миссий за почти семь сотен человеческих лет моего существования, с тех пор как ты создал меня, я выполнял перед этими воротами. Вскоре после того, как моего хозяина посадили в тюрьму, вид его страданий стал мне невыносим. Невиновный человек, онье-ака-йа-квуото, наказан за преступление, которого он не совершал. Я был потрясен так же, как он. Он сделал все это, чтобы жениться на Ндали, а теперь уничтожил себя. Ради нее. Я хотел, чтобы она узнала об этом, но понимал, что у него нет способа связаться с ней, а я, всего лишь бестелесный дух, не могу написать ей письмо или позвонить. И потому, Эгбуну, я прибегнул к ннукву-экили, чтобы доставить ей послание во сне. Один дух-хранитель, который прибегал к ннукву-экили, сказал мне в пещере Нгодо сто лет назад, что мы можем пользоваться этим в высшей степени эзотерическим процессом для обращения к нехозяину, но при этом уточнил: такие попытки предпринимаются редко. И вот, пока мой хозяин рыдал в тюрьме, я совершил астральный перелет и прибыл в ее дом. Переходя из одной комнаты в другую, я наконец нашел Ндали, она спала, свернувшись калачиком в уголке кровати, смяв простыни и обхватив во сне подушку руками. У ее головы лежала одна из сделанных ею фотографий моего хозяина, он держал в руках курицу и улыбался в