Браслет - Владимир Плахотин

       - Пал Ксанч, - ехидно осведомился Санька, - вам не кажется, что ошибочка вышла?

       "Пал Ксанч" нервно пригладил свою пышную шевелюру и пробурчал:

       - Ещё не вечер...

       - Да уж! - хохотнул Санька. - Глянь за окно: ночь уж давно!

       - Стихоплёт! - пробурчал Пашка.

       Мы пристально всматривались в темноту, пытаясь уловить хоть какие-то признаки хоть чего-либо, но все старания оказались тщетными. Ничего. Совсем ничего.

       - Аид! - с напускной мрачностью в голосе изрёк Санька. - Царство мёртвых!

       - Какое там "царство"! - В голосе Пашки уже явственно слышалось разочарование. - Ни мёртвых, ни, тем более, живых...

       И вдруг по глазам резанул ослепительный солнечный свет. После кромешной тьмы он показался прямо-таки нестерпимым. Поначалу мы не могли ничего разобрать - ослепительное пятно вверху, ослепительное пятно внизу - и только когда глаза попривыкли, я понял, что мы несёмся над такой же зеркальной плитой, с которой и начинали своё подземное путешествие. Короче говоря, мы пронзили плиту насквозь и выскочили с другой стороны.

       - Кина не будет, - подвёл Санька итог нашим изысканиям.

       - Но я же видел! - кипятился Пашка.

       - Ну и что? - стал успокаивать я его. - Фортуна дважды не улыбается. Ты же видишь: голый Вася. Я думаю, нам больше ничего не покажут. Да и вообще, - пожал я плечами, - надо бы сначала узнать, что здесь и почём. Полетаем вокруг, может, чего и углядим.

       С этими словами я взял круто вверх и по касательной вышел на орбитальный облёт. Небо из светло-филетового потемнело, стало иссиня-чёрным, вновь появились звёзды и опять на полнеба раскинулась Галактика, видимая до этого лишь белесым пятном на фоне фиолетового марева, что представляло из себя небо с поверхности Зеркальной.

       - Всё-таки, какая красота! - не удержался Санька.

       Пашка в ответ лишь состроил многозначительную гримасу. Но уж кого-кого, а его-то я знал, как облупленного! Чай, не первый год вместе кукуем. Зенки его шкодливые и без слов говорили, что вид звёздного неба не оставляет его равнодушным. Тем более, такого неба! Это он сейчас перед Санькой хорохорится, мол, всё ему нипочём. А душа-то у него, как и у меня, очень даже отзывчива на подобные красоты.

       Планета медленно поворачивалась под нами, подставляя для обозрения свои зеркальные бока. Я, рассеянно блуждая взглядом, поначалу не узрел ничего особенного, однако Санька, оказавшийся более внимательным, сказал, указывая вниз:

       - Ничего не замечаешь?

       Я немного помолчал, присматриваясь к поверхности планеты, и пожал плечами:

       - Вроде, нет...

       - Обрати внимание, как здесь плиты расположены.

       - Точно! - ахнул Пашка.

       Тут и я узрел. Так называемые "чешуйки", одну из которых мы имели удовольствие обследовать изнутри и снаружи, с этой стороны планеты уже не прилегали плотно к её поверхности, а становились на дыбы. И, чем ближе мы подбирались к границе дня и ночи, тем более явственно выраженным становился этот эффект. Плиты здесь уже прямо-таки торчали, как иглы у ежа.

       - Ты усекаешь? Плоскость каждой из них расположена перпендикулярно лучам солнца, - продолжал Санька развивать свою гипотезу. - Похоже, что планета вообще не вращается и все плиты поставлены так, чтобы максимально усваивать световой поток.

       - Миленькая такая солнечная батарейка с планету величиной, - дополнил Пашка. - Только кому служит, не понятно.

       Позже мы убедились, что Санька как в воду смотрел. В тот момент других соображений у нас не имелось. А придумать что-либо ещё у нас попросту не хватило времени. То, что предстало нашим глазам в следующий миг, вообще заставило на время забыть о загадке зеркальных плит.

       Я уже сказал, что мы подлетали к терминалу - границе дня и ночи. И тут, совершенно неожиданно, зеркальные монолиты, то бишь "чешуйки", кончились. Под нами промелькнула их чётко очерченная граница и мы понеслись над тёмной материковой частью, погруженной в густые сумерки. Я успел заметить даже нечто вроде водной глади, в которой на мгновение отразилась звёздная карусель Галактики.

       - Тормози! - завопил Пашка. - Самое интересное начинается!

       Я придержал своего "коня" и бросил его вниз, разворачивая на сто восемьдесят градусов. Солнце быстренько закатилось за зубчатую гряду крайних зеркальных монолитов и мы заскользили над сумеречной страной, освещаемой лишь вишнёвым заревом то ли заката, то ли рассвета, да призрачным светом миллиардов солнц далёкого центра Галактики.

       Я снизил скорость и опустился к самой земле. Да, это уже с полным правом можно было назвать землёй. В неверном свете угрюмой зари можно было разобрать рощицы чахлых деревьев и заросли кустарника. Промелькнула неширокая река и я направил полёт вдоль её русла. Хоть какой-то ориентир.

       К берегам речушки вплотную подступала растительность. С высоты, на которой мы летели, нельзя было разобрать, похожа ли она на земную. Выяснение этих подробностей я оставил на потом, тем более, что впереди показался источник света. Было похоже, будто горит большой костёр.

       - Никак аборигены? - с надеждой подался вперёд Пашка.

       - Сейчас узнаем.

       Деревья кончились и я затормозил над большой поляной.

       - Мать твою, Миклухо-Маклая!.. - прошептал Пашка, уставившись на то, что предстало нашим глазам. Мы с Санькой тоже свесились через край "пятачка", вглядываясь в причудливую картину.

       Обширная поляна круглой формы, метров двести в диаметре, обрамлённая по периметру то ли факелами, то ли малыми кострами (с того места, откуда мы смотрели, было не разглядеть), кишмя кишела людскими телами. Количество их, похоже, составляло несколько тысяч. И все они, подчиняясь единому ритму, совершали бестолковые (естественно, на наш взгляд) телодвижения. Начиналась эта гимнастика с воздевания рук и лиц кверху, затем тела складывались чуть ли не пополам (надо полагать, в низком поклоне), и, после непродолжительного замирания в такой позе, все, находившиеся на этой гигантской сцене, падали на колени и, вопя, что есть мочи, подскакивали вверх, видимо, соревнуясь, кто выше подпрыгнет, и всё начиналось сначала.

       Музыкальным сопровождением этой загадочной аэробики служил огромный, обтянутый кожей, барабан. В него со всей дури лупили две девицы атлетического сложения. Вид у них был довольно свирепый, занятию своему они предавались самозабвенно, закатив глаза и вкладывая в удары всю силу своих бицепсов. Сам музыкальный инструмент занимал почётное место в центре импровизированной сцены, и все участники действа были обращены лицами к нему.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});