Дневники 1923-1925 - Михаил Пришвин

Более хмарно, чем вчера, солнце тускло светит из дымки. В десять утра стало истомно. Ожидаем дождя.

На озере сегодня чаек много меньше, верно, ход плотвы уменьшился. Да и рыбаки говорили, что ход плотвы всего дня два-три.

Сегодня можно отметить не только позеленение плакучих берез, но и первую зеленую шатровую сень и робкую тень на зеленой траве.

Затягивало временами почти все небо, и казалось, непременно будет гроза и дождь, но так прошел весь день. Майские торжества состоялись, маленькие дети, окружив цветущий куст ивы, обломали его веточки, разбиваясь по парочке, скрываясь [парами] в густень смолистых почек и маленьких листиков, там две утомленные учительницы съели яичко, там поклевали семечки, пришла большая процессия с флагами и большим барабаном, оркестр сыграл интернационал, все обнажили головы, и человек из губернии над озером сказал им свою политическую речь об антагонизме европейского буржуазного мира и нашего советского.

Надо осторожнее быть с проповедью своего метода исследования, потому что истоки этого могут корениться не в существе дела, а в обычной потребности художника влиять не косвенно через свое художественное произведение, а непосредственно своей волей.

Сергей Сергеич пошел ловить жучка-скакунца. К нам прибежала Галя с очками: «Папа очки забыл!» — и бросилась его догонять. А Сергей Сергеич шел боровым местом по песку и все по солнышку, потому что знал, что эти жуки живут в знойном месте на солнце, и, чуть только падает тень, они скачут от нее. Много было скакунцов, но тень от Сергея Сергеича падала на них, и они скакали вперед, без очков он их не мог так рассмотреть, подходил, снова падала тень — и скакали жуки. Как только мы с Галей принесли очки, Сергей Сергеич сразу увидел скакунца, поймал его и опустил в банку с каплей эфира.

Я оглянулся вокруг и увидел, что владения скакунца были в определенном ландшафте, и я думал: ведь и всякий мельчайший жук водится в своем ландшафте, и почему Сергей Сергеич не стремится схватить очертания, характер владений скакунца, чтобы представить хозяина как бы личностью, а спешит проколоть жука на булавку.

— У меня это есть все, — сказал Сергей Сергеич, — но это я отбрасываю: мне нужно установить причины, а не качество жука.

Жизнь навозника неживое дело, хотел писать стихи, по диагонали вышли жуки: дело бескорыстное, и вот это бескорыстное дело теперь, через 30 лет начинает [оживать]. Таков был путь к свободе.

Я нашел дом председателя сельсовета по виноградцу резных наличников и, постучав в окно, увидел милое открытое лицо его жены, еще молодой бабы. Взяв у нее свой паспорт, посланный для прописки, я подумал: «Под каким-нибудь предлогом хорошо бы председателю вручить рубля три для знакомства, надо об этом подумать в следующий раз». И, раскланявшись с женой его, улыбнувшись ее милому открытому бабьему лицу, пошел в гору. Слышу, скоро кричат:

— Вас догоняют!

И вижу, она бежит за мной, эта самая открытая женщина, босая, спешит. Очень смутилась, пробормотала:

— У нас есть картошка, мешка два, только сейчас в яме и достать нельзя, а нужно бы рублей пять, у вашей милости не найдется ли, а мы потом…

— Не беспокойтесь с картофелем, — сказал я, обрадовавшись случаю подарить пять рублей. И, передав деньги, пошел в город.

Возвращаясь с базара, я издали увидел женщину возле избы с резными наличниками, она, очевидно, тоже заметив меня, мелькнула скоро в избу и, когда я проходил мимо, открыла окошко, поманила меня и передала кружок, завернутый в газетную бумагу.

— Это от меня вам подарочек, — сказала она.

— Благодарю, — ответил я, опуская круг в корзинку, — а о картофеле, пожалуйста, не беспокойся.

Она вся сияла, милая, открытая женщина. И я, уходя от нее с теплотой в душе, думал…

Открытая женщина (то есть уже не девушка), замужняя или холостая, все равно всегда имеет минуту для свободного входа каждого, нужно только уметь распознавать эту минуту и просто входить в открытую дверь…

Многие незаметные люди, если уметь видеть их, вовсе не так плохи, и я не знаю, почему таких хороших людей, описывая, не называть своими именами.

2 Мая. И ночью обошлось без дождя. Ветерок повернулся с севера, духота прошла, и на траве показалась первая роса этой весны.

На березах явилась зеленая сень, прозрачная, через которую виднеются и темные деревья слегка зелеными.

Цветут фиалки. Клен зацвел в городе. Совершенно исчезла икра лягушек в лужах: вывелись головастики. Окуклились личинки комаров. Хвощи поставили свои минареты. Отгремела плотва, и чайки ловили уже свою специальную рыбу уклейку.

Рыбаки нам сказали, что окунь нерестится, когда зацветает черемуха, уклея, корзуха и лещи, когда согреется вода. Ерши начинают идти вместе с плотвой и потом идут долго. Оказывается, по рыбацким приметам, щука и с головы не может проглотить ерша без вреда себе, потому что, как проглотит, ерш у нее в животе становится медведем.

Дул и к вечеру северный ветер, плескалась волна. Солнце село в тучу. На заре ветер стих, волна улеглась и потеплело. Ночью пошел сильный дождь.

3 Мая. Не все вылилось за ночь. Было прохладно и облачно-серо. Вдоль берега над озером пролетели четыре ласточки. Белка прыгала, очень заметная на слабо одетых деревьях, шкура у нее была еще серая, зимняя, и только хвост порыжел. К полудню пошел дождь, и, хотя вскоре перестал, но праздник смычки города с деревней был испорчен.

Ко мне завернул с праздника рыбак, заведующий кооперативом «Красный рыбак» Василий Алексеевич Чичерев, и, когда я спросил его, чем он занимался до революции, ответил, служил в полиции, был приставом. Удивленный сказал я: «Как же вы уцелели?» И он, тоже удивленный моему вопросу, ответил: «А у нас в Переславском уезде ничего и не было». Тогда стало понятно, почему Ботик уцелел и люди попадаются такие цельные: тут революции не было!

К вечеру стало очень хорошо на озере, пока была еще маленькая синяя рябь, показались на синем светлые полосы, те, о которых Надежда говорила, что это остались с тех пор, как Петр за непокорность хлестал кнутом озеро. На самом деле полосы были, во-первых, над течением реки Трубеж, во-вторых, кругом всего озера по «мякине», как называется подводный берег, или уступ в два сажня глубины, и, в-третьих, полоса под уступом в девять саженей.

Потом к самому вечеру лик озера опять переменился, стало почти все, как стеклянное, до того тихо! Тогда, казалось, небеса, обыкновенно «божьи» и потому нам немного чужие, сошли к нам и прилегли на земле-мураве.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});