Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962 - Лидия Чуковская

Показала мне свою особую запись об источниках всех кривд. Примерно так: «Каждый, уезжая из России, увозил с собою свой последний день. Вячеслав Иванов уехал из Петербурга в 1912 году, когда кое-кто считал меня ученицей Кузмина, а через несколько лет за границу. Он привез эту мысль на Запад, она и распространилась на Западе»[393].

Я посоветовала ей, назло Рипеллино и другим, утверждающим, будто она долго молчала, упомянуть в своем предисловии, что в 30-е годы она писала особенно много. Ведь включить успеется, сверка еще предстоит.

Разговор о Твардовском (в связи со статьей, которую пишет о нем Маршак)269. Анна Андреевна, по своему обыкновению, отзывается о Твардовском с неприятной мне презрительностью.

– Теркин? Ну да, во время войны всегда нужны легкие солдатские стишки.

Я сказала, что прочно люблю отрывки из «Страны Муравии» – например, свадьбу, пляску на свадьбе – люблю «Теркина» и «Дом у дороги». Мне кажется, Анна Андреевна «Дом» просто не прочла.

Когда я уже уходила, Анна Андреевна просила меня раздобыть для нее у Корнея Ивановича роман Набокова «Пнин»: она хочет взглянуть, что там написано про нее.

4 февраля 61 Случилось, как бывало уже десятки раз: только что я набрала номер ее телефона – занято; кладу трубку – звонит она сама.

Не телефон, а телепатия.

Вечером я пошла.

Она уезжает 6-го, хотя Леве лучше, а сверки все еще нет. Приехала Ира Пунина и везет ее в Ленинград.

Гневная тема нынешнего вечера – «Пнин» (я забросила ей книгу в промежутке). Книга ей вообще не понравилась, а по отношению к себе она нашла ее пасквилянтской. Книга мне тоже не нравится, или, точнее, не по душе мне та душа, которая создает набоковские книги, но пасквиль ли на Ахматову? или пародия на ее подражательниц? сказать трудно. Анна Андреевна усматривает безусловный пасквиль[394].

Я принесла ей номер «Юманите» со статьей о деле Ивинской. Анна Андреевна от слова до слова перевела мне статью с французского. Приятно, конечно, что Сурков, один из ярых гонителей Пастернака, в разговоре с западным корреспондентом вынужден был назвать его великим поэтом, но жаль, что соседствуют имена: воровки Ивинской и великого поэта Пастернака. Впрочем, в этом уж неповинен никто, кроме самого Бориса Леонидовича.

– Завтра ко мне придет Надя, – сказала Анна Андреевна, – и я с ней буду ссориться. Вообразите: она защищает Ольгу!

Интересно, каким же это образом? Тут ведь возможны только два варианта защиты: первый – я оболгала Ольгу, на самом деле она никаких денег не присваивала и добросовестно посылала в лагерь посылки. Второй: я опять же оболгала Ольгу, никаких денег я ей вообще не давала, ни денег, ни вещей, ни лекарств, ни сгущенного молока, ни топленого масла, ни книг, так что ей, бедняге, нечего и присваивать было. Третьего нет. Однако ведь я жива, и потерпевшая – тоже, она жива и на свободе, и свидетели – например, Фрида, живы тоже. Свидетели подтвердят, что деньги я давала, сами они давали частенько продукты и книги, а потерпевшая скажет, что за два с половиной года она не получила ни одной посылки. Какая же возможна защита? Какие же доводы приведет Надежда Яковлевна? Любопытно[395].

В это время у Ардовых в гостях пребывал Никулин. Анна Андреевна вышла в столовую показать французскую газету. Потом вернулась и с возмущением сказала:

– Подумайте, Виктор Ефимович при Никулине спросил: «Это Лида принесла?»

21 июня 61 Вчера вернулась из Ленинграда Анна Андреевна. Она позвонила мне и попросила придти, а я не могла: мое дежурство на даче, возле Деда.

– Значит, сегодня мы не увидимся? – грустно сказала Анна Андреевна. – Ну, ничего, я привыкла довольствоваться малым. Хорошо, что хоть голос ваш услыхала.

(В последние годы она со мною как-то необыкновенно ласкова. Пойму ли я когда-нибудь, что случилось в Ташкенте? И – забуду ли? И что я, собственно, помню? Нет, зла я не помню, то есть зла к ней не питаю, напротив. Но испытанную боль, сознательно причиненную мне ни с того ни с сего, – помню, и это мне мешает радоваться ее доброте.)

Да, а сегодня Анна Андреевна приехала на машине Наталии Иосифовны к нам в Переделкино. Сначала мы сидели на лавочке у дедовой березы, где скворечник. Она подарила Корнею Ивановичу белый экземпляр книжки, Наташе – черный, а мне пока никакого. Зато когда мы все вместе по тропочке пришли в мои «Пиво-Воды», она вынула из сумки, прочитала и подарила мне «Мелхолу». «Распространяйте»… Корней Иванович сказал: «Первая половина могла быть и у Алексея Толстого: там элемент оперы, но вторая по смелости, подлинности и силе – только Ахматова»[396].

Анна Андреевна сидела у меня в моей сараюшке долго, потому что от перехода по тропке устала – для нее это уже большое расстояние! – хотя шла она сюда, опираясь на мою руку и на руку Деда, а ее ветхий, перевязанный веревкой чемоданчик несла Наташа. (Видимо, Анна Андреевна с чемоданчиком не расстается: там рукописи.) Сидя у меня под лампой в соломенном кресле, она, кроме «Мелхолы», прочла нам одно стихотворение Пастернаку, другое – Цветаевой, и новые: четверостишие, которое я не поняла, и одно чудесное о войне, про которое Анна Андреевна сказала: «его уже не напечатали, наверное, за грубость»[397].

Назад, ужинать, мы шли тем же порядком: Анна Андреевна опиралась на меня и Деда, а сзади Наташа с чемоданчиком. Анна Андреевна шла трудно, одышливо, и мне казалось, что ее ничто не радует вокруг: ни деревья, ни цветы, ни птицы, а мы – мы только мешаем… Да, в «Пиво-Водах» она показала нам свой новый портрет, сделанный за границей по памяти Анненковым; ей он не нравится, мне тоже. Я люблю тот, 1921 года270.

После ужина Дед показывал Анне Андреевне новообретенные им фотографии Бориса Леонидовича; затем «Чукоккалу»: портрет Глебовой-Судейкиной и записи Блока271. Анна Андреевна смотрела и слушала с видимым интересом, задавала вопросы, но когда Дед и Наташа ушли ненадолго пройтись, сказала мне:

– Я так рада побыть с вами наедине.

Я спросила, чем она угнетена.

Оказалось: по случаю ремонта дома на ул. Красной Конницы – ее, вместе с Луниными, после долгих хамств, временно перевели в писательский дом. Но эту временную квартиру из-за какой-то неисправности залило водой.

– Все мои книги, вещи, платья, – все утоплено, – сказала Анна Андреевна. – У меня теперь ничего нет. Мне это все равно, это очень идет моей судьбе. Я не огорчаюсь[398].

Жила она с Аней в Комарове, но в городе заболела Ира, и Аня уехала к ней. Быть одна в Комарове Анна Андреевна не в силах, и Лева привез ее в Москву к Ардовым. У Ардовых же сейчас жить нельзя, ибо домашняя работница в отпуске и хаос полный. Завтра Анна Андреевна переезжает к Шенгели.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});