Раненый город - Иван Днестрянский

— Ну, за мир!

Молча принимаю из его рук стаканчик, чокаюсь с ним и пью.

— Эх, не здорово это все на нашей земле вышло, — качает он своей полицейской головой. — Ну, давай еще по одной, чтобы всем, кому надо, в пасть говном треснуло!

На обратном пути в Бендеры останавливаемся у магазина «Алиментара»[63] в аэропоселке, чтобы купить дорогих в Приднестровье и дефицитных в Бендерах сигарет. Покупаю несколько блоков недавно появившихся «Зимбру». Они лучше потерявшей былое качество «Дойны». Закончив все дела, обратно в комендатуру добираемся быстро и без происшествий. Приехав, докладываю Камову и Бордюже результаты, показываю список. Назревает поездка в Хаджимус, и ее вопросы прорабатываются на стихийно начавшемся совещании.

92

За ужином рассказываю Сержу и Жоржу о своей встрече с командиром ОПОНа в госпитале МВД Молдовы.

— И он тебе свою портянку с записями так при всех и отдал?! — переспрашивает Жорж.

— Не при всех, но примерно так.

— Не побоялся. Принципиальный, значит, — констатирует Достоевский. — Только как его с такими принципами в свинюшник занесло?

— Он же молдаванин все-таки. Куда ему было деваться с подводной лодки?

— Ну, теперь-то волонтеры с одной стороны, а Дука с другой ему мозги прочистили, как думаешь, лейтенант?

— Вроде того. Неплохой с его стороны поступок.

За соседним столиком наши коллеги вслушиваются в разговор.

— Ты что, к румынам в Кишиневский госпиталь ездил?! — догадывается наконец один из них.

Утвердительно киваю.

— Пацаны! Так среди вас герой сидит! Да я б туда ни в жисть, ни ногой!

Достоевский, Колобок, Витовт и Гуменяра насмешливо улыбаются. А он все никак не может успокоиться. Но мы молчим. Удивления, похвалы и россказни о свирепости недобитых мулей за соседним столом постепенно сходят на нет.

— Пошли, что ли, в картишки перекинемся, герой, предлагает Серж. Семзенис, ты пойдешь?

— У-у.

— Ну, профессор, зови тогда этого дружка своего, из Рыбницы.

— Да вон он, у тебя за спиной, через стол!

— Эй, минер! В картишки играть пойдешь?

При выходе из столовой Достоевский с силой притягивает меня к себе и обхватывает рукой за плечи.

— Как тебя, профессор, сюда черти занесли, до сих пор не понимаю. В кино таких соплежуев видел раз-другой — не верил, думал, брехня. Поначалу и вовсе считал: врешь, будто в армии служил. А оказывается, бывает! Уникум!

— Почему же уникум? Вот, к примеру, я год уже прослужил, как прислали к нам студента из Института стран Азии и Африки. Элитный вуз, а вот, поди ты, «руки» за ним не оказалось, призвали… Вот он и в самом деле был уникум. В девятнадцать лет уже полностью лысый. Приехал с учебником китайского языка и каждый вечер, сколько выдавалось свободных минут, повторял. До того упорный, что никто его не трогал и словесно не издевались даже. Он рассказывал нам теорию, что русский мат произошел из китайского, потому что х… по-китайски означает конный воин. Такие воины во время нашествия на Русь попрятавшихся крестьян, особенно баб, ловили. Физически он, конечно, был дохляк. А по моральным качествам — очень даже приличный парень.

Или другой пример. На полгода старше меня призывом служил младший сержант Керч, а проще говоря, Кекс. Так у него предок был режиссером Мосфильма. Тоже, знаешь, величина, и Кекс мог не служить вовсе. В нашем клубе один из фильмов его отца крутили, какую-то средневековую трагедию из Неаполитанского королевства, где дворяне корчатся от любви и хороводом бегают вокруг Этны. Через Кекса-старшего командование доставало фильмы для военного городка. Поэтому Кекса-младшего полагалось периодически на каких-нибудь прегрешениях ловить, чтобы под угрозой посадки на губу он у папы что-нибудь по этой части выпросил. Такая умора от этого была — весь полк смеялся до упаду. Вот было дело, свой день рождения перед дембелем Кекс праздновал на всю катушку. Пригласил ребят из музвзвода и закрылся с ними в сортире. То есть не в сортире, а в подсобном помещении худмастерской, которое было сделано в не используемой по назначению уборной. В кабинках, где унитазы, хранились старые плакаты, доски, фанера. А напротив, под стеной с писсуарами, стоял стол. За этим столом они сидели, и, после того как кончились ситро и компот, запивали водку водой, которую наливали в стаканы прямо из этих писсуаров. Магнитофон орет, фотоснимки на память, вся шпионская техника, запрещенная в режимной части в наличии. А я по сроку службы стоял вместе с другим молодым солдатом, Маркушей, на стреме. Мы были в худмастерской, где делали вид, будто малюем новый плакат, а на самом деле ели и пили то, что нам выносил Кекс со своего барского стола. Кроме нас был еще дневальный в фойе, который при виде начальства должен был дать звонок, как перед началом киносеанса. А дневальным в тот день, как назло, был самый настоящий муль. Черный такой, с вечно злой и обиженной рожей молдаванин, из тех, кто придалбывается к каждому столбу. Типа раз его назначили дневальным, значит, он большой начальник.

— Вот где, значит, было первое знакомство с румынами! — бросает реплику внимательно слушающий Достоевский. История с днем рождения в уборной, судя по всему, начала щекотать ему душу.

— Да, я тогда не понимал, а сейчас действительно вспоминаю: он по замашкам типичный народофронтовский боевик был. В общем, он сигнал не подал. Без всякого предупреждения подлетел к клубу уазик с комполка и начальником штаба, и помчались они стрелой прямо в худмастерскую. Распахивается дверь, и начальство пялит на нас свои буркалы. Оба-на! Незадача. Кекса нет! Но из сортира через коридорчик музыка пробивается. Что делать? Я подскакиваю, руки по швам, и в голос рапортовать: «Товарищ полковник!!!» А комполка в ответ как зашипит: «Ма-алч-ч-чать!» Обрываю доклад и молчу. Они давай по мастерской шнырять. Гляжу, начштаба пошел в коридорчик к туалету, откуда музычка играет. Начинаю отползать к стене, чтобы стукнуть в нее, предупредить. Комполка снова как зашипит: «Стоять!» Стою. Ничего уже не могу сделать. Начштаба манит к себе командира. «Вот они где, нашел!»

Стали они вдвоем под дверью. Послушали, а потом давай туда ломиться! Изнутри в сортире беготня, стуки, музыка оборвалась, но дверь не открывают. Тут комполка отступает к стене — и с ноги в дверь — ба-бах! Хилый замок вылетает, и начальство врывается в уборную. Начинаются вопли, рев: вашу мать, всем п…ец — и все такое. Мне интересно, иду в коридорчик, и из-за косяка в сортир заглядываю. Кекс улучил момент, когда офицеры отвернулись, и кидает мне полиэтиленовый пакет с кассетами. Комполка разворачивается и орет: «Пшел вон!» Я сматываюсь, а он снова материт Кекса. Тут я вновь просачиваюсь и стаскиваю со стола кулек с булочками. Хорошие такие, свежие булочки были. Мы с Маркушей их едим и слушаем всю эту готтердаммерлинг.[64] Между тем отцы-командиры учинили в уборной, пардон, в подсобке полный шмон. После этого разборка потихоньку б затихла, да идиотский случай все испортил.

Кроме нас в этой подсобке хранил свои шмотки клубный слесарь Мороз. У него был так называемый «морозовский» утюг. На конце шнура у этого утюга вместо вилки болталась розетка, а к распределительной коробке в подсобке Мороз подключил длинный шнур, заканчивающийся вилкой. И таким вот педерастическим образом этот утюг к электросети подсоединялся. Начштаба смотрит: из-под планшетов торчит шнур с вилкой. Ну, думает, там спрятан запрещенный электроприбор. Долго не думая, за вилку рукой хвать! А там — двести двадцать вольт. Заглядываю я в очередной раз на погром и вижу, как комполка Егоров прижал к стене Кекса и продолжает орать ему в лицо свои любимые командирские слова. Но гнев уже пошел на убыль, проскакивают фразы типа «Как у такого уважаемого отца вырос такой засранец сын». Кто-то из музов распластался в одной из кабинок и от страха норовит ужом заползти за очко. А начштаба, Валя Корчагин, стоит посреди сортира с глазами на лбу и трясется. Гляжу, шнур знакомый у него из руки торчит. Тут меня и осенило. Как заору: «Товарищ полковник!!!» Он поворачивается: «Ась?» — и видит Валю со шнуром. Ну, командир тут показал, что не зря полком командует. Пораженного электротоком руками трогать нельзя, так он мгновенно, точно так же, как перед тем дверь выбивал, сапогом своего начальника штаба в грудь — ба-бах!!! Начштаба отцепился от электровилки — и кубарем в коридор. Что тут началось! Вызвали начальника клуба лейтенанта Жмыхина, подняли по тревоге музвзвод во главе с прапорщиком Шизо, из подсобки вытащили все, что там было, до последней тряпки, сложили за клубом в большой пионерский костер и подожгли. Все сгорело: новые джинсы Жмыхина, несколько пар часов, которые Мороз брал чинить по всей части, взорвались спрятанные посреди этого барахла бутылки с водкой… Даже круги с унитазов поотрывали и спалили — это я уж совсем не знаю зачем.