Том 9. Драматургия (86) - Алексей Николаевич Толстой

class="p1">Ефросинья. Ох, князь Воротынский, ты, чай, не в поле на коне, а я не татарин. Как напужал.

Юрьев. Государыня, выдь в сени, послушай: Москва гудит, как бы чего не вышло. Люди царя Ивана любят.

Ефросинья. И ты с ними заодно?

Воротынский. Мы с Никитой Романовичем Юрьевым пришли крест целовать сыну царя Ивана. Служили царю Василию и царю Ивану и сыну его будем служить своими головами. А ты, Владимир, не хоронись за материнский подол, служить тебе не хочу… А придется – и драться с тобой готов.

Ефросинья. Холоп! Смерд смердящий! Вор! Шпынь ненадобный! Как у матери твоей утробу не разорвало!

Воротынский (отталкивая ее). Пошел молоть бабий язык!..

Ефросинья. Видели? Убил, убил меня… Что же вы… Бояре!..

Сидящие в палате зашумели, поднялись с лавок.

Оболенский (наседая). Воротынской, Воротынской… За чьи деньги крест целуешь?

Репнин. Захарьиных да Юрьевых денежки. Христопродавец!

Оболенский. Мятежники!

Ефросинья. Ободрать обоих да выбить прочь!

Репнин. Их ко святому кресту нельзя допускать. Юрьев, крошки мясные с бороды смахни, пост ведь.

Ефросинья. Псарям их отдать! Псарей зовите! Псарей!

В правой двери появляется царь Иван. На нем длинная белая холщовая, будто смертная, рубаха. Он высок ростом, плечи его подняты. Лицо его с горбатым, большим носом, с остекленевшими глазами пылает и все дрожит.

Курбский (громким голосом). Царь! Царь Иван!

Иван. Кого псарям кинуть? Терзать чье тело? Меня кинуть псарям? Сына моего, младенца, из колыбели взять, – псарям, псам на терзание? Настасью, жену, волшбой извели… Меня с сыном, сирот горьких, заживо хороните? Не вижу никого… Свечей зажгите. (Идет к светцу, берет несколько свечей, зажигает, вставляет в светец. Голова его кружится, ноги подкашиваются, он садится на лежанку.) Сильвестр, светец души моей.44 Ты здесь? Не откликается. Придешь, когда третьи петухи закричат.45 Воротынский, князь Михаиле Подойди ко мне, стань о правую руку… Никита Юрьев, пришел крест целовать? Я тебя любил. Стань о левую руку. (Нагнув голову, покачиваясь, разглядывает лица, и они, видимо, плывут в глазах его.) Уста жаждут, губы высохли, язык почернел… Пустыня человеческая суха… Душа моя еще здесь, с вами, а уж горит на адском огне злобы вашей. (Опять вскинув голову, глядит.) Курбский, ты здесь? Подойди ко мне, друг. Дай испить последний вздох любовной дружбы.

Глаза всех устремляются на Курбского. Он кивает кудрявой головой и подходит к Ивану.

Курбский. Дай на руки тебя возьму, отнесу в постелю.

Иван. Вынь меч. Сей час нужен меч! (Увидев протискивающегося к нему Сильвестра). Гряди ко мне, гряди, поп…

Сильвестр. Молился я, государь, и господь тебя воздвиг. Велико милосердие…

Иван (исказившись, встает во весь рост, бешеным движением срывает крест с груди Сильвестра. Протягивает крест перед собой). Целуйте крест по моей близкой смерти – сыну моему… На верность государству нашему… Володимир, подходи первым… Ефросинья, подводи сына.

Бояре в смятении. Все молча придвигаются к Ивану.

Картина вторая

Там же. У дубового стола, с одного края, сидит Сильвестр и пишет, положив бумагу на колено. Около лежат свитки грамот и книги. Другой конец стола покрыт полотенцем, там стоят солонка, чашка с квасом, ковшик и на деревянной тарелке хлебец. Входит Филипп, смиренно кланяется. Сильвестр встает и низко кланяется.

Сильвестр. Садись, Филипп. Что поздно пришел?

Филипп. Живу далеко, на подворье. Шел пеший. Зачем ко мне послали? Зачем понадобился царю?

Сильвестр. Не знаю.

Филипп. Царь, говорят, смирён?

Сильвестр. Смирён… Ужаснулся смерти. Она, проклятая, бездну разверзла перед его очами, в тьме смрадной все грехи свои прочел… Как встал от одра болезни, наложил на себя сорокадневный пост.

Филипп. Дешево свои грехи ценит.

Сильвестр. Строг ты, Филипп… А здесь язык надо бы прикусить.

Филипп. Чего государь держит меня в Москве? Проелся я на подворье. Впору милостыню просить. Домой хочу, на Соловки…

Сильвестр. Чай, на Москве каждый боярский двор тебе родня. Только постучись в ворота.

Филипп. Невместно это мне.

Сильвестр. Гордыня колычевская – вот где у тебя щель, Филипп.

Филипп. Ты, поп, знай свое место! Чин на мне ангельский.

Сильвестр. Прости.

Филипп. Царь, говорят, войну новую затевает?

Сильвестр продолжает писать.

Мало ему вдов горемычных, мало ему сирот… Нужна ему потеха кровавая… С Ливонией война,46 что ли?

Сильвестр. Не быть этой войне… И казны у нас нет, и лето было дождливое, весь хлеб сгнил, людишки и без того мрут… Бояре стеной супротив войны стали.

Филипп. Это хорошо. Жить надо тихо. Пчела ли зазвенит, или птица пропела – вот и весь шум. Да бей себя в перси, не переставая, – кайся… Вот как жить надо.

Сильвестр. Войны не допустим.

Слышен заунывный звон колокола. Сильвестр встает.

Поди, Филипп, посиди в сенях. Царь спросит – я тебя скличу.

Филипп уходит налево. Из двери в глубине выходят Иван и блаженный Василий. У Ивана темная бородка и усы выделяются на бледном лице. Он в смирном платье. Блаженный Василий – согнутый старичок в рубище.

Иван. Входи, входи, блаженный, не бойся… (Сильвестру.) На паперти, – вышел я, народ раздался, пропустили ко мне блаженного… Он мне: «Царь, царь, на денежку…» И подает мне милостыню. (Показывает.) И люди все закричали: «Василий блаженный царю денежку подал».

Василий (оглядывая палату). Высоко живешь, родимый… Солнце красное, месяц ясный, звезды частые – все твое… Красно, пестро… Могучий наш-то… Ай, ай, ай… Наш-то-о, хо-хо.

Иван. Пожалуй меня, блаженный, откушай со мной хлеба.

Василий. Ох, как бы твой кусок на моем горбу не отозвался, ты ведь хитрой.

Иван. Грешен, грешен, хитрый, двоесмысленный.

Василий. Ну, врешь, ты умной. (Садится.) Ты гордой.

Иван. Грешен. (Ломает хлеб.) Прими для бога. Посоли покрепче. Я ем хлеб несоленый.

Василий. Я соль люблю. Дорого соль продаешь, родимый. Слезами куски-то солим.

Иван. Соль ныне будет дешева.

Василий. Дешева? О, хо-хо… Соль дешева! Ой, врешь.

Иван. Я сказал.

Василий. Ты меня не обманывай… Я ведь все расскажу людям.

Иван. Блаженный, ты на что мне денежку подал?

Василий. А я – дурак, я не знаю.

Иван. Ты меня давно на паперти поджидаешь. Мне все ведомо. Скажи.

Василий. Боюсь вон энтого.

Иван. Это – поп. Духовник мой.

Василий. Духовник! А под рясой хвост у него…

Сильвестр. Государь, прикажи меня не срамить всякому юроду…

Иван ударил руками о стол и засмеялся.

Этот Васька – вор на Москве известный, черный народ дурачит, бегает по площадям, по торговым рядам, нашептывает на добрых людей… Каждую ночь с кабацкой теребенью