Год великого перелома - Василий Белов

Тут Лузин резко оборвал Прозорова:

— И все это вы говорите всерьез?

— Разумеется. Потому и прошу: держитесь от меня как можно дальше…

Прозоров с печальной насмешкой протянул прощальную руку. Лузин без энтузиазма ответил на рукопожатие. Они поспешно расстались и разошлись в разные стороны.

* * *

У Прозорова после встречи с Лузиным то и дело вскипала горечь в душе. Мания это преследования или не мания, если всем, кто с ним общался на бытовом и производственном уровне, действительно грозила слежка, а то и гонения. Немного минует времени, когда Степан Лузин сам, на своем опыте узнает, что значит быть на положении изгоя. По-видимому, он близок уже к этому положению…

Так думал Прозоров на обратном пути в Крайком.

Что им надо? Почему он их интересует? Ведь он же не имеет к партии отношения. Он строит лесозаводы. Он высланный. Им, Прозоровым, занимаются люди Шийрона. Зело борзо занимаются! Вон и старух поморок тащат в свое учреждение для приватных бесед…

Как раз из-за последнего обстоятельства снялся Прозоров с квартиры и переехал недавно в рабочее общежитие. Добрые хозяйки всеми силами останавливали:

— Это куда у нас Володя-то вызнялся? Там в бараке, поди-ко, и туалету нетутка… Видать, мадаму нашел. Это она завлекает, перетянула поближе к себе…

Прозоров поднялся на нужный этаж и нашел двери председателя ККК, у которых он встретился с Лузиным. Его отправили «погулять» всего минут на сорок, он же прогулял с Лузиным чуть ли не полтора часа. Может быть, поэтому Меерсон оказался совсем в другом кабинете, в противоположном конце широченного коридора. «Забыл, как его звать. Кажется… Кажется, Яков Наумович. Или Наум Яковлевич?»

Прозоров поблагодарил за подставленный стул. Кабинетишко был совсем убогий, без дивана и без графина с водой. Письменный стол с какими-то брошюрами не вызывал никакого почтения, диаграмма по вывозке древесины, пришпиленная к обоям, совсем выцвела. Окно было открыто, но табачный дух, исходивший от оклеенных стен, не поддавался никакому проветриванию.

Образовалось молчание.

Но вот Меерсон закрыл окно и по-домашнему крякнул.

— Владимир Сергеевич, мы ведь с вами не совсем, э-э-э, как говорится, мы бывали с вами немного знакомы. У нас к вам есть несколько вопросов…

«У кого это у вас?» — хотел спросить Прозоров, но промолчал.

— Итак, вопрос первый. Вы регистрацию проходили? Вы ведь административно-высланный, как я понимаю…

— Я еще не ходил на регистрацию, — ответил Прозоров.

— Почему?

— Потому что до буквы пэ еще не дошла очередь. Регистрируют строго по алфавиту.

— Ясно. Теперь второй вопрос… Второй вопрос у меня такого свойства: где вы сейчас работаете?

Прозоров коротко рассказал о своей работе на строительстве лесозавода в Маймаксе.

— Это именно там, где обретается небезызвестный инженер Живописцев? Вы не знакомы с этим хулиганом?

Прозоров смутился, поскольку Живописцева он знал. Это не ускользнуло от Меерсона:

— Хорошо, хорошо, гражданин Прозоров! Вы можете не отвечать на этот деликатный вопрос. Но третий вопрос у меня не менее деликатный… Я хотел бы знать ваше семейное положение.

Прозоров, наконец, возмутился:

— На все эти вопросы в органах есть соответствующие ответы! Позвольте, Яков Наумович, спросить и мне: кто вы теперь по должности и чем могу быть полезен?

Меерсон сразу заулыбался:

— Да, да, конечно! Разумеется, вы правы. Кто я? Я есть профорг Архангельской базы флота. И сейчас же скажу, что требуется, сделайте мне только одно одолжение…

Меерсон подал Прозорову газету на английском языке.

— Прочтите и переведите, э-э-э… Ну, хотя бы вот это!

Прозоров удивился:

— Это что, экзамен по языку?

— Если хотите, да!

— Яков Наумович, я мало знаком с английским… Когда-то бегло читал по-французски. Это было давно!

— Но знающие французский нам тоже нужны! — вскинулся Меерсон. — Мы хотим предложить вам работу в порту… По решению бюро Крайкома организуется клуб иностранных моряков, вы, Владимир Сергеевич, будете очень, очень нам нужны…

И Прозоров начал, наконец, понимать, зачем его специальной повесткой пригласили сюда. Он спросил, сколько будут платить. Но в этих стенах юмор был редким гостем…

Под конец разговора Прозорову дали понять, что в случае отказа его ждут крупные неприятности, связанные с путешествием на остров Вайгач.

Цинковые и свинцовые копи!

О, да, он кое-что уже слышал о них. Что ж, это не так уж и плохо. Во всяком случае лучше, чем… Не обнаружив в себе даже признаков шпионских способностей, Прозоров вышел на солнечную полуденную улицу.

Нет, это надо ж! «Воспитательная работа среди иностранцев». Последние иллюзии относительно большевистской порядочности исчезли, как исчез за мысом Пурнаволок голос «Седова». Разницы между Крайкомом и заведением Шийрона не существовало. Не велика была сия истина! И разве не мог он раньше додуматься до нее? О, санкта, симплицитас!

Хотелось зайти к добрым поморкам, он вспомнил их убаюкивающую речь, их старомодные чаепития за самоварным столом. Сегодня Прозорова особенно влекло в ту сторону.

Но что же тут долго думать? Его отпустили с работы на весь день. Домик с геранями на окошках недалеко от проспекта. По деревянным болотным панелям, мимо крыльца, у которого не однажды встречался писатель Гайдар. Где он сейчас? Говорят, на Дальнем Востоке. Надо бы хоть какие-нибудь гостинцы…

Прозоров зашел в магазин, купил два фунта самаркандской халвы и «Малиновую» настойку.

Тундровый мох подступал вплотную к Архангельску. Торфяные коричнево-черные ямы были свежими. Плотники били сваи для нового деревянного дома. За последние месяцы Прозоров успел полюбить запах влажной еловой коры, свежесть ядреной древесной плоти, всегда приправленной дымкой мужицких цигарок. Эти люди умели делать из дерева все, вплоть до водопроводов и подъемных машин! Повсюду, где не доставало бетона и стали, они обходились деревом. Из дерева они много веков строили жилища, крепости, корабли и плотины. Теперь на размашистых большевистских стройках плотницкие артели трудились, вероятно, точь-в-точь как и во время шумной Новгородской республики. Или совсем не так? Нередко они с великодушным молчанием прощали ошибки в инженерных расчетах. Но Прозоров знал, что больше всего в жизни они не любили перестраивать то, что уже построено!

Поморки углядели его еще в окошко. Он знал, что Платоша успеет скинуть буднюю стеганую кацавейку и выбежать встречать, а ее золовка метнется наливать самовар.

… Что-то невидимое витало в доме, потому что глаза обеих старушек необычно поблескивали:

— Экой ты, Сергиевиць, басалайко! — Платоша с ходу начала выговаривать гостю. — Ведь мы с золовушкой которой день тебя ждем! Вон и во сне обеим нам привиделся! Ты бы нам хоть какую неражую вестоцьку поцьтой послал, мы бы про тебя и не думали. И чево у тебя там хорошего в общежитьи-то? Поди, и не стирано! Клопов-то нет ли?

— Есть и клопы, — сказал Прозоров, вспоминая одеяло и грязный, без простыней матрац, на котором спал. — Все в нашем бараке есть, даже московское радио…

— Радиво радивом, а и нас бы с золовушкой тебе послушать не грех. Вот дай-ко цево-то на ушко скажу…

И Платоша начала шептать Прозорову на ухо, словно из боязни, что кто-то услышит.

Владимир Сергеевич выслушал и начал бледнеть. Отпрянул, вспыхнул. Вскочил со стула:

— Не может быть!

— Может, может, Сергиевиць! Как не может-то? — Платоша вся так и сияла, как десятилинейная лампа. — Как не может-то, ежели мы и цяю пили, и бумагу она нам с золовушкой показывала. С лесозавода-то. Тоже в бараке устроена. Мы уж ей говорили, цево тебе, Онтонидушка, в бараке-то жить? Ты на квартеру определись, возьмут не дорого. Да вот хоть бы и…

Тут Платоша нарочно споткнулась и сделала паузу, но потрясенный Прозоров ничего не заметил. И пошла Платоша честить дальше:

— А до чево бойка, до чево бойка-то! Полусапожки-ти у ее так и постукивают, а как фату-кашемировку на плеци-ти кинула… мы с золовушкой обе так и сидим. Глаза-ти сперва защурили. Как открыли, матушки вы мои! Тонюшка, говорю, ты откуда эдака? А она увернулась от зеркала-то, на венской-то стул не стала садиться. Да и заплакала… Я говорю, не плаць, матушка, нецево зря реветь! Я ево кряду найду. Однем маментом, говорю, тутотка будет! Свернулась, да за тобой. Иду да прискакиваю: ой, хоть бы не убежала до вецера. А в грудине-то у меня так и тукает, так и тукает, думаю, мне хоть бы на Маймаксу-то причалить, уж там-то я найду слой, найду слой! А она, Тоня-то, мою золовушку на произвол судьбы бросила, меня настигла на улице. Дорогу-то загораживает, плачет и Христом-Богом молит, чтобы я тебя не искала, не бегала. Я и поворотила обратно…