Я был на этой войне (Чечня-95) - Вячеслав Миронов

Можно множить и множить прямые параллели между между нынешней чеченской войной и войной позапрошлого века. Можно приводить исторические примеры генеральского авантюризма и пренебрежения к солдатским жизням, примеры критического отношения боевых офицеров к действиям высшего командования. То есть всего того, о чем с такой страстью пишет наш современник капитан Миронов.

Но между психологическим климатом этих двух войн есть и принципиальные различия — и это главное.

Во-первых, это — бескомпромиссная ненависть к противнику. Никаких человеческих чувств по отношению к сражающимся боевикам Миронов и его товарищи не испытывают. Это — ВРАГ. И только.

Полтора века назад при всей ожесточенности противоборства психологическая атмосфера была иной. Полковник Константин Бенкендорф в воспоминаниях фиксирует парадоксальные, на нынешний взгляд, ситуации. Во время наступления на какую-то высоту русские солдаты услышали, что ее защитники горцы громко молятся, призывая Аллаха. — "Солдаты же, прежде чем броситься в атаку, приостановились, и слышно было, как они говорили: «Нехорошо, Богу молятся!» Во время изнурительного похода, перед смертельной схваткой, русский солдат испытывает неловкость оттого, что приходится прервать молитву противника — «Нехорошо, Богу молятся!»…

Тот же Бенкендорф рассказывает удивительный эпизод: "Однажды, в один базарный день, возникла ссора между чеченцами и апшеронцами (солдатами Апшеронского полка. — Я.Г.), куринцы (солдаты Куринского полка. — Я.Г.) не преминули принять в ней серьезное участие. Но кому они пришли на помощь? Конечно, — не апшеронцам! «Как нам не защищать чеченцев, — говорили куринские солдаты, — они наши братья, вот уже 20 лет как мы с ними деремся!»

В ходе многолетней войны возникло парадоксальное чувство родства — «братства» — с противником. Ничего подобного мы не найдем в повествовании капитана Миронова. Там есть признание высоких боевых качеств противника, но ни о каком уважении, тем более о чувствах, которые испытывали к чеченцам куринцы, солдаты одного из самых героических кавказских полков, и речи нет.

Разумеется, боевики Дудаева и Басаева, сражающиеся за бесконтрольность территории, вчерашние советские генералы, офицеры, партийные и комсомольские работники, ставшие в одночасье воинами ислама, это не горские рыцари, не представлявшие себе иной жизни, кроме той, которой они жили веками, жизни, основанной на высокой личной независимости.

Но принципиально изменилось и сознание русского офицера. Офицер XIX века мог критиковать пагубные распоряжения своих генералов, мог презирать кого-то из этих генералов, но того тотального неприятия к «высшим», которое демонстрирует капитан Миронов — и он в этом не одинок! — в то время и представить себе было нельзя.

Кавказский офицер мог саркастически относиться к конкретным приказам, идущим из Петербурга, где весьма туманно представляли себе кавказскую реальность. Но выполнение своего долга перед империей и императором было для него чем-то абсолютно непререкаемым. Да простится мне невольный каламбур — это был нравственный императив.

Участник той Кавказской войны — генерал ли, офицер ли, солдат ли, — не задавался гамлетовским вопросом о смысле войны. Он был послан расширять пределы империи и отстаивать интересы этой империи. И этого было достаточно. Для кавказских «коренных» полков Кавказ был домом. Люди проводили там десятилетия, а иногда и всю жизнь. «Кавказцы», по утверждению одного из них, составляли «особую партию или союз, но это союз в лучшем смысле слова, союз уважаемый и благотворный, так как основанием его является глубокое знание края и любовь к нему все того же края.» Разумеется, это точка зрения русского офицера, которую вряд ли бы разделили наибы Шамиля. Но как отличается она от позиции капитана Миронова и его товарищей.

Я пишу это вовсе не в укор автору «исповеди» и его соратникам. Они — жертвы нашей безжалостной истории. Они — солдаты, выполняющие страшной ценой свой долг, но потерявшие ориентиры — в чем смысл их подвигов, их мучений, их жертвенности, их жестокости к противнику?

Комендант Белгородской крепости капитан Миронов два с лишним века назад бестрепетно пошел на казнь, но не изменил присяге, которая не подлежала ни анализу, ни сомнению, ни обсуждению. Это была данность. Не в том дело — хорошо это или плохо. Так было.

Сегодняшний капитан Миронов истерзан рефлексией. Он не верит никому кроме ближайших боевых товарищей. Эта мука дезориентированности, внутренней растерянности стократ увеличивает ожесточение, которое вымещается на противнике — как реальном, так и предполагаемом — им может оказаться и оказывается любой чеченец.

Является ли повествование абсолютным диагнозом происходящего? Не думаю. Положение значительно сложнее. Психологическая модель, предложенная автором, насколько я понимаю, не всеобъемлюща. Но «исповедь» капитана Миронова — безусловное свидетельство глубокого кризиса взаимоотношений в армии, кризиса представлений о задачах государства, свидетельство разрушения представлений о задачах государства, свидетельство разрушения психологической иерархии в армии. Это началось в Афганистане и достигло апогея в Чечне. При том, что для России с ее историей, которую невозможно отменить или зачеркнуть, армия и ее проблемы — существеннейший фактор общественного самосознания. Невозможно триста лет быть военной империей и за десятилетие обернуться государством с доминирующим гражданским обществом. Это процесс долгий и трудный.

Российско-чеченский кризис — одно из порождений этого мучительного процесса. И здесь не может быть вины одной стороны.

Яростное, горькое, жестокое — иногда отталкивающе жестокое, — повествование капитана Миронова есть симптом тупиковости того положения, в котором оказались и Россия, и Чечня. Слишком многое происшедшее за эти годы вопиет к отмщению.

Кто ответит за гибель Майкопской бригады, с душераздирающими подробностями описанную Мироновым? Кто ответит за всю бездарность и безответственность начального этапа первой чеченской войны? Дело не в судебных приговорах. Дело в беспристрастном анализе происшедшего.

Кто ответит за насилия над мирным населением, увы, реально происходившие и происходящие?

Но кто ответит и за безумную авантюру вооруженной чеченской элиты, спровоцировавшей войну, приведшую свой несчастный народ под бомбы и снаряды российской армии? Кто ответит за маниакальное упорство радикалов, готовых воевать до последнего чеченца на территории Чечни?

Здесь нет надобности и возможности анализировать все аспекты происходящей трагедии. Но надо осознать ее глубину и понять, что выход из кровавого тупика в возвращении к фундаментальным постулатам, внятным некогда многим русским офицерам. Главный из которых — признание друг друга ЛЮДЬМИ. И только в этом случае может сработать известная и проверенная технология замирения.

И главный урок, который несет в себе повествование Миронова — безысходность расчеловеченности. И это относится далеко не только к чеченской войне.

Я. Гордин