По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

Еще тогда такой интересный случай произошел. Наша медицинская землянка располагалась рядом с КП, я там находилась, когда зашли адъютант полковника Горпищенко Миша Байсак и комсорг полка Павлов, я им рассказала, что Горпищенко с пленным немецким офицером, которого я перевязала, он был у меня 49-м вынесенным с поля боя, но я сама его за раненого не считала. И с ними зашел Бабенко, он раньше был в нашей части, но потом был ранен и попал в другое подразделение, где возил на передовую боеприпасы, и вот в тот день как раз встретил Мишу Байсака и попросился с ним, чтобы повидать полковника Горпищенко, он ведь был курсантом в школе оружия. Зашел в землянку, полковник с ним поздоровался, смотрит, у него вокруг горла повязка, спрашивает, что такое. Бабенко ответил: «Да это ангина!» Тогда Горпищенко ему чаю горячего предложил, чтобы прошло, но видит, что из-под повязки кровь сочится, подозвал Филоненко и меня. Пока они там немцем занимались, мы тем временем осмотрели шофера Бабенко, который на ангину жаловался. Так Ольга Евдокимовна извлекла из его шеи осколок. Потом полковник смеялся: «Мои моряки даже осколки ангиной называют!»

После приказа Гитлера фон Манштейн, немецкий командующий в Крыму, организовал сильную бомбардировку. Город горел, нельзя было отличить день от ночи. Так было, кипела даже бухта, горели земля и небо. Но все равно не смогли взять, я в это время была дважды ранена и контужена, хотя я сравнительно не на передовой была. Потом стало потише, но немец продолжал бомбежки, использовал много шрапнельных снарядов, и при этом немцы постоянно кричали нам: «Рус! Переходи к нам! Все равно город возьмем, вам капут!» Потом снова очень сильно бомбили, горел город как костер, не осталось ни одного жилого здания, труп валялся на трупе, везде пепел. За г. Сахарная Головка и Мекензиевы горы, наш участок, 8-й бригады, были особенно ожесточенные бои, но при этом в войсках сохранялась железная флотская дисциплина, никто с места никуда не уходил. Хотя 100 граммов никаких не было. Сахарная Головка переходила из рук в руки раз 10, раненые мне говорили, что если взять мертвых и штабелями 4–5 метров шириной, 2 м высотой будешь складывать на этой горе, и то места не хватит. У нас лазарет был в подвалах Шампанстроя, в штольнях, там же госпитали, хлебные заводы. Так бомбили, водопровода нет, воды нет, мы шампанским инструменты мыли, бочками спирт валялся, ими промываешь и операцию делаешь. При этом никто пьяным не был, даже запаха во рту, за такое дело сразу могли отправить в штрафной батальон. Но тогда обмороженных не было, форму хорошую выдали, может, кто и обмораживал уши или нос, но это ранением не считалось. Какие болезни, приносят раненого, половина живота наружу, другие мы даже не считали. Мы в лазарете быстренько оказывали помощь и отправляли дальше в госпиталь, не знаю, как там дальше. Меня в это время ранило, было темно, осколками в спину и голень попало, контузия. Но меня никуда не отправили, дело в том, что когда отправляют в госпиталь, попадаешь после выписки в распоряжение Приморской армии, куда тебя отправят, туда и пойдешь, а никто же не хочет из родной части уходить. Поэтому специально мы сделали лазарет в частных домах, легкораненых там держали, легкими считались те, у кого нет легочных или брюшных ранений. У себя я лечилась, никуда не пошла, при контузии же надо отлежаться в первую очередь. В конце января бои поутихли, я снова в штабе работала, к нам часто приезжал генерал-майор Петров, командующий Приморской армией и близкий друг полковника Горпищенко, невысокого роста, лысый. Всегда, как приезжает, они меня постоянно угощали, Петров говорил: «Доченька, кушайте, кушайте».

Мирные жители также участвовали в боях, и дети, школьники, когда потише, приходили, письма писали, читали раненым. Как бой кончится, дети собирали осколки, в штольнях из них делали мины для минометов. В конце января опять начались сильные бои, немцы пытались штурмом взять город, затем бомбили сильно, ближе к лету они готовили сильное наступление, бомбы сыпались как град, на каждый квадратный метр бомбу выбрасывали. Нельзя было укрыться, друг друга не видишь, все горело, снова ночь как день стала. Мы начали отступать, как раз сидели в штольне, когда подошли медики к нам и рассказали, что последним катером вышли из Северной стороны, там уже все заняли немцы, а газета еще писала, что бои идут. Часть к вечеру отошла к р. Черной, а мы остались в штольнях, немцы нам путь в город перекрыли, и мы только ночью удрали оттуда, кто как. Отступали до Стрелецкой бухты, сказали, что там есть корабль, будет эвакуация, все шли, и военные, и мирные жители. Сильные бои идут, не знаешь, где ты находишься. Вдруг я услышала крик нашего Бати, так мы называли полковника Горпищенко, я побежала к нему по-пластунски, он лежит без памяти, у него фонтаном кровь бьет, я экстренно остановила кровотечение. Привела его в сознание, он открыл глаза, несколько раз моргнул и сказал мне: «Катя, возьми письмо из кармана моей гимнастерки и пошли сыну в Сухуми». Я взяла письмо, мельком посмотрела, там написано: «Дорогой сынок Витя, я жив-здоров, бью фашистов беспощадно. Если со мной что-нибудь случится, ты заменишь меня в этом деле». После я отвезла полковника в Стрелецкую бухту, на повозке, машин не было, хорошо, автоматчики помогли, мы доставили его на мыс Херсонес в распоряжение 35-й батареи. Отправили его, наверное, на подводной лодке. Мы же все остались на мысе Херсонес, эвакуации никакой нет, но, знаете, паники не было, просто не хватало времени паниковать, друг с другом не разговаривали даже. После войны много говорили, что эвакуировали войска, но я видела собственными глазами, что никакой эвакуации не было, комиссары Силантьев, Чапский остались с нами, никто не ушел, командующие только удрали из Севастополя на самолете. Я живой свидетель, я там была, среди них, очень многие остались на мысе Херсонес, немцы окружили нас, началась настоящая мясорубка, бомбили страшно, труп на трупе валялся, но настроение все равно было биться до последнего, за Родину. Ночью шквальный огонь, с рассветом как град с неба бомбы и снаряды падают, нет времени паниковать, и даже кусочек галеты находим, и то делимся.

Во время артобстрела я была тяжело ранена и контужена, спасли меня жительницы Севастополя, которые укрыли меня от оккупантов, перевязку сделали. Долго я у них лежала, они помогли мне, причем посторонние женщины, тогда люди очень дружные были. Как стала чуть-чуть на ногах стоять, решила отыскать свою подругу, у Павла Дедери была невеста Нина Савельева, она находилась с нами в Стрелецкой бухте, мы друг другу слово дали, что, если живыми останемся, сообщим по адресу родителям о судьбе. Вообще, мы за неделю до отступления Нину в эвакуацию отправили, она контужена была, ранения нет, но отнялась речь. И тут на мысе я неожиданно ее вижу, удивилась, что не отправили на Большую землю, и в это время мы с ней потерялись, такой кошмар был. И вот одна из женщин, что меня выхаживали, говорит, что Нина находится в лагерном госпитале. Когда мне стало лучше, я пошла к ней, думала, может, помогу ей добраться до Симферополя, ее родители жили рядом в д. Зуя, ножницы у хозяйки взяла, она тоже со мной отправилась и всю дорогу мне идти помогала. У нас воды не было, так хозяйка с собой взяла полулитровую банку воды, около вокзала в колодце набрала и всю дорогу несла. А в этом лагерном госпитале раненые на полу валялись, им только в ранах червей вычищали, перевязка, и все лечение заканчивалось. Я к Нине пришла, ножницами по-бараньи остригла ей все волосы, чтобы от вшей избавиться, сняла с нее одежду, свою встряхнула, может, вши у меня и были, но мало, свою одежду ей отдала, сама ее одела. Потом я оправилась, сначала приехала домой, а у мамы инфарктное состояние, судороги. Ведь Севастополь взяли, там же дочка, от меня никаких известий, а как приехала, у меня же никаких документов с собой не было.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});