Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

— Юстаб…

— Ну хорошо, хорошо. Потом.

— Юстаб!

— Я сказала — попробую. Но я должна отдохнуть, ты это понимаешь? Или ты не останешься с отцом?!

— Нет, почему… Конечно, останусь.

И снова не скрипнула дверь, не хлопнул полог, не застучали, стихая книзу, шаги по ступенькам. Самым ощутимым, реальным проявлением ухода Юстаб был ее взгляд через плечо — тонким острием иглы для сшивания винных мехов. Мильям вздрогнула от безжалостного укола; сколько их еще придется вытерпеть? Может быть, и ни одного — все зависит от оставшегося времени. Если Юстаб не поспешит…

Она не поспешит. Тут уже ничего не поделать. Только ждать. Надеяться на «вдруг».

Мильям опустилась на кошму. Рядом с ним. Имеет ли для него теперь хоть малейшее значение, насколько она близко?

Его лицо уже снова обрело правильные очертания, только слегка загнулся книзу левый уголок рта, почти незаметный в бороде. Нос — чуть-чуть острее, чем… раньше. И лишняя, неестественная морщинка под левым глазом. Глаза безмятежно закрыты. Спокойные полумесяцы, опушенные до сих пор густыми и золотистыми, как свежевычесанная овечья шерсть на солнце, ресницами. Спишь?.. Спи. Матерь, как всегда, устроила все наимилосерднейшим образом. Конечно, тебе лучше спать, не зная, что ты наделал.

Исправить содеянное им — если еще можно хоть что-нибудь исправить — теперь это ее, Мильям, обязанность, которую не сбросишь с плеч. Непосильную, неподъемную, как ракушечная глыба… впрочем, некоторые северные женщины запросто удерживают их во время строительства одной рукой. Женщины.

Женщины великого Гау-Граза могут все — но за неисчислимые столетия ни одному мужчине не пришло в голову использовать их силу для войны. Поскольку это противоестественно, как зимний виноград или кипящие снега на горной вершине.

Но он это сделал. И ей не остается ничего другого, как только сделать то же самое.

«Передатчицы бывают нескольких видов…»

Когда-то — неужели совсем недавно? — соглашаясь стать устами Робни в Глобальном социуме, она заставила его поклясться, что Юстаб — никогда. Каким бы заманчивым ни казалось использовать ее. Самую могущественную волшебницу, с какой когда-либо вступали в союз древние силы великого Гау-Граза…

Робни сдержал слово. Это она, Мильям, сама превратила их дочь в передатчицу. Способную не только рассыпать веером по границе простейшие команды, которые каждый воин принимает то ли за собственную мысль, то ли за голос Могучего; не только связаться с другой, заведомо открытой на прием, — пусть через огромные расстояния глобальего мира; не только услышать из неимоверной дали чужой голос… Юстаб смогла гораздо большее. Невозможное. Никогда не постичь, каким образом она это смогла…

Юстаб убеждена, что говорила именно с той женщиной.

Та не до конца поверила ей; или же не поверила совсем. А потом закрылась — может быть, навсегда. Но Юстаб не может утверждать наверняка. Она вообще не стала бы утверждать ничего подобного, если б не глубокая и острая обида на нее, мать, порожденная неведением и непониманием.

Юстаб… Колючая и беззащитная — нет, не стальная игла, а скорее шип яркого и нежного цветка с прибрежного склона Южного хребта. Она попробует еще раз. Родство по крови и имени снова поможет им найти друг друга — пусть без малейшей точки опоры и ориентира. Узнать. Услышать голоса. Обменяться пусть короткими обрывками мыслей, сведений, намерений, планов. Договориться?..

Сонные тени под светлыми ресницами. Мильям наклонилась чуть ниже, ловя его дыхание, не более слышное, нежели звук, с каким пшеничный росток пробивает стенку зерна или разворачиваются листья из набухшей почки. Жизнь отличается от смерти не звуком. Одна Матерь точно знает, чем жизнь отличается от смерти; но говорить с Ней не подобает второй дочери в семье. Даже если попытаться — разве станет Матерь прислушиваться? И так должно быть. Да свершится неведомая воля Ее…

Однако существуют еще они, древние силы великого Гау-Граза. Более древние, чем сама жизнь. Почти такие же древние, как смерть.

Мильям выпрямилась.

Подняла руку; его лицо располосовалось в просветах между раскрытыми пальцами. Бессмысленно. Если не вышло у Юстаб, первой дочери в семье… невероятно сильной даже для первой дочери… выложившейся целиком, до полного изнеможения…

Заклинание. Знак исцеления. Зачем?..

Вот именно. Зачем?!

…Ей показалось, что его ресницы дрогнули. Даже не сами ресницы — голубоватые тени под ними, только что спокойные, как озеро Гюль-Баз, хранимое горными склонами от малейшего ветерка, — заколебались, пошли незаметной рябью подвижных морщинок… Наваждение? Игра света из-под колышущейся оконницы, дрожи ее собственных пальцев, движения воздуха от хлопнувшего, кажется, за спиной полога…

Она обернулась.

В дверном проеме стояла дочь. Тонкая фигурка, черная против света. На лице ничего не прочесть; только порывистое движение навстречу, уже без протеста, без вызова, без ощетинившихся шипов.

— Юстаб? У тебя получилось?!

Она сказала:

— Вот.

И отступила в сторону.

Юста

— Где он?!

Ворвавшись сюда после яркого солнца, я совершенно ослепла. Полумрак и низкий потолок — как они могут так жить? К нормальным блокам Глобального социума привыкаешь катастрофически быстро. А может, все дело в том, что здесь, на севере, гаугразские жилища лишены флера экзотичности, что этот город — доглобальная пародия на обычные человеческие города…

Женская фигура возникла из мглы мгновенно, словно загрузилась без единого сбоя личностная программа неизвестной специализации. Идентифицировать, то есть знакомиться, — некогда. Я обернулась к девочке:

— Где?!!

— Проходи, — сказала Юстаб. — Вот.

Я шагнула вперед, мимо женщины (его жена?), мимо девушки, — куда теперь? — да неужели можно заблудиться в этом тесном, как шлюзовый блок, доглобальном жилище… Что-то подвернулось под ноги; споткнулась, едва не потеряла равновесия. Щурясь, снова попыталась оглядеться по сторонам: глаза упрямо не желали привыкать к темноте. Никаких кроватей у них, конечно, нет, значит, он лежит прямо на полу, на кошме. Где?!!..

— Откройте же кто-нибудь это… оконницу!!!

Нервно усмехнулась; надо же, раскомандовалась, как в собственном доме. Впрочем, почему бы и нет, если это дом Роба? И какого черта они у себя на Гаугразе, имея в распоряжении так много настоящего солнца, прячутся, отгораживаются от него всеми этими оконницами и пологами? Идиотский менталитет идиотской страны, столетиями неизвестно зачем скрывавшей свою силу, чтобы потом враз оказаться в безвыходном положении. Какого…?!

Неожиданный, неконтролируемый поток раздражения и злости. Нет, наверное, страха. Что я все-таки опоздала. Я уже сто раз могла опоздать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});