Путь из варяг в греки - Фазиль Искандер

Потом он попросил меня испробовать мыло на деле и пошел на речку мыть голову. Такой уж он был добродушный, обидеть его было невозможно. Да, пожалуй, и не нужно.

И вот мы подымаемся к перевалу вдоль русла реки все выше и выше. Казалось до перевала не больше двух-трех километров, до того отчетливо он виделся вдали. Но слишком большая ясность тоже бывает обманчива.

Через час мы хрустели по фирновому снегу. Речка уменьшалась на глазах. Она питалась этим снегом. Мы подошли к сплошному заносу, сквозь который пробивалась наша речка, теперь уже совсем ручей. Он просверлил в снегу тоннель, и, слегка пригнув головы, мы вошли в него. Мы очутились в белом коридоре, потолок которого пропускал солнечный свет, смягченный толщею снега. Кое-где снег протаял под солнечным теплом, и в отверстиях победно сияли синие кусочки неба.

Журчанье и бульканье под ногами, радостная белизна снега — это был путь вечной несмолкающей весны. Мы шли, осторожно переступая с камня на камень, стараясь не задевать головой хрупкий белоснежный свод. Вышли у самого перевала. Здесь снег опять кончился и зеленела трава.

— Сейчас будет озеро, — сказал Датуша и стал вытирать о траву свои туфли. Я почувствовал нетерпенье и стал выбираться на гребень перевала, не дожидаясь его. Сердце гулко стучало. Сказывалась высота. Горячий и сухой воздух с внезапно натекающими струями холодного дыхания ледников. Я вышел на перевал. Внизу под крутым обрывом лежало озеро.

Я взглянул на него и ощутил тихое и глубокое изумление. Мне показалось невероятным, что за мгновенье до этого я не видел и не чувствовал, что рядом лежит такое чудо.

Казалось, это не вода, а какая-то первозданная голубизна, огромный сгусток кристаллического воздуха, вправленный в землю.

Оно лежало прямо подо мной, окруженное нежной и курчавой, как шерсть животного, травой. Недалеко от берега из воды высовывалась небольшая гряда оранжевых скал, четко, как в бинокле, отраженная в воде. Большие ломти снега, так же четко отраженные в воде, легко стояли на ней.

А над озером и над лужайкой, справа и слева — навороченные друг на друга глыбы, отроги гор и хребты. Окаменевший, но все еще рвущийся вверх хаос борьбы за высоту, за небо.

А здесь это тихое озеро, и тихая лужайка, и смирившиеся камни, по горло погруженные в воду, и крупные ломти снега, забывшего таять, прислушивались к чему-то тихому, вечному.

Я оглянулся. Датуша стоял рядом со мной. Я не заметил, как он подошел. Мне захотелось поскорее спуститься к озеру.

— Как же мы спустимся? — спросил я у Датуши, не находя места, удобного для спуска.

— Должна быть тропинка, — сказал он, озираясь. Так ищут глазами собаку, которая только что была здесь и вдруг куда-то запропала.

Тропы нигде не было видно.

— Напрасно мы влезли в снег, — сказал Датуша, — надо было не сходить с тропы.

Мы походили по краю обрыва, но ничего похожего на тропу не было видно. Мы стояли на небольшой площадке, зажатой справа и слева отвесными скалами. Видно, вышли к озеру не на том месте. Надо было спускаться вниз и искать тропу или взбираться на скалы и идти по ним до тех пор, пока не найдется более или менее подходящего места для спуска. В конце концов мы решили разделиться. Я буду идти по скалам, огибающим озеро, он вернется назад искать тропу. На всякий случай мы решили изредка перекликаться.

Я стал карабкаться по скальному выступу. Если смотреть со стороны, кажется, что по такому крутому склону не подняться. На самом деле на нем обычно много щелей, бугорков, трещин. Иногда кусты. Цепляешься, прижимаешься боком, ставишь ногу, подтягиваешься на руках и постепенно взбираешься все выше и выше. Чем трудней подъем, тем сладостней ощущение устойчивости сделанного шага, благодарности земле за ее добрую шероховатость. Хочется расправить куст рододендрона с химически фиолетовым цветком, который помог тебе подтянуться и сделать решительный шаг, или потрепать по шее неожиданный выступ, так славно подвернувшийся тебе.

Но, бывает, попадается мертвое пространство и так долго стоишь на одном месте в неудобной позе и никак не сообразишь, как одолеть его. Не за что зацепиться.

В таких случаях было бы ошибкой возвращаться назад. По неопытности чаще всего так и делают. Это идет от удобного заблуждения, что спускаться вообще легче, чем подыматься.

Во время подъема у вас работают две руки (если вы не Венера Милосская), две ноги и два глаза. Глаза — лоцман, находящий фарватер на поверхности скал. Но к работе глаз мы так привыкли, что упускаем ее из виду.

А что делают глаза, когда вы осторожно опускаетесь задним ходом? Они тоскливо рассматривают узоры на камнях, тогда как ноги, пытаясь найти опору, безуспешно скребутся носками о скользкую стену.

Одним словом, в таких случаях лучший выход — идти вперед. Конечно, и здесь нет полной уверенности в успехе, но зато уж, если случится то, что могло случиться, вы, падая, все-таки успеваете подумать, что погибаете с лучшим соотношением очков. А сорваться во время отступления — это чистый проигрыш.

Об этом я думал, благополучно выбравшись на гребень скального хребта. Отдышавшись, я пошел по гребню, бесплодно-каменистому, как лунная поверхность. Он был узким и казался таким хрупким, что было страшновато, как бы он подо мной не обломался. Мне вдруг пришло в голову, что, может быть, здесь не проходил ни один человек за все миллионы лет существования земли. Пастухам на этих голых скалах нечего делать, а места эти в стороне от караванных путей туристов.

— Э-ге-гей! — донеслось откуда-то снизу. Это кричал Датуша.

Отвечать почему-то не хотелось. Вокруг громоздился каменный океан, как бы застывший во время космического шторма. Внезапно металлический звук нарушил этот вечный покой. Из-под моих ног выкатилась ржавая банка. Это было так неожиданно, что я не менее неожиданно решил — упала из самолета. Через минуту я увидел еще несколько ржавых банок из-под сгущенного молока. Пришлось признать, что здесь побывали геологи или альпинисты. Я почему-то заглянул в каждую из банок, но они были пустые.

Смирив гордыню первооткрывателя, я стал искать место, где бы можно было сойти к озеру. Справа внизу между скалами блестело снежное поле, круто спускающееся в сторону озера. Самого озера не было видно. Кое-как дошел до снежного поля. Это был занос, образовавшийся от обвалов. Слишком крутые склоны гор не могли удержать снега, и он соскальзывал сюда вместе с камнями и обломками скал.

Сверху было видно, что поле кое-где изрезано глубокими траншеями, по которым неслись талые воды. Между скалой, на которой я стоял, и краем снежного поля зияла черная дыра, протаявшая от теплоты каменного массива. Я осторожно заглянул в нее, и мне стало не по себе. Снег толщиной метров в десять, а где-то в черно-синей глубине клокочет вода. Я подумал, что идти прямо вниз к озеру по этому крутому спуску опасно, и решил пересечь снежное поле наискосок. Чтобы не упереться в одну из траншей, я наметил глазами линию пути и выбрал ориентир на том берегу снежного поля. На всякий случай, чтобы проверить прочность снега, я для полной безопасности швырнул на него несколько обломков скал. Они упруго ударились о снег и, не продавливая его, покатились вниз.

Довольный тем, что перехитрил все возможные случайности, я осторожно переступил щель, сделал шаг и полетел вниз.

Я сорвался, как будто меня с размаху ударили палкой по ногам. То, что случилось, случилось нагло, безоговорочно. «Озеро», — успел подумать я, слушая наждачный скрежет снега, рассекаемого моим падающим телом. Снег, как белое пламя, обжигал руки, ноги, лицо. Не скажу, что я не успел испугаться, но страх мгновенно заполнил меня. Я погрузился в него, как в воду. Может быть, поэтому и не было обычного ощущения страха. Казалось, одним махом, от перенапряжения все инстинкты сохранения жизни погасли, как перегоревшие лампочки.

Было состояние какого-то одеревенения души. Словно я видел со стороны свое летящее тело и запоздало жалел его.

Внезапно перед глазами мелькнула полоса траншеи. «Конец!» — все так же деревянно подумал я и в следующее мгновение ощутил сильнейший толчок, и вспышку боли во всем теле, и вспышку удивления, но не силе удара, а его одушевленной злости, непонятной жестокости. И вместе с этим толчком и болью я понял, что перелетел через траншею, а не завалился в нее, как ожидал. И эта боль, как удар электрического заряда, оживила меня. Я почувствовал, что руками, ногами, животом и даже подбородком стараюсь зацепиться, втиснуться, удержаться на жестком, обжигающем, беспощадно рвущемся из-под меня снежном насте.

Потом я ощутил, что скорость падения уменьшилась. Я мог в какой-то мере управлять своим телом. Теперь мне удавалось удерживаться в сидячем положении. Стараясь не налететь на обломки скал, я изо всех сил на ходу отгребал руками.