Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

— Ну? — спросил Аттик.

Даррас рассказал ему о плато и о ложе.

— Следует ли нас снести её? — спросил Гальба.

— Нет, — через мгновение ответил капитан. — Нет, если она не нарушает прямо Имперский Закон. Существует ряд усмирённых миров, чьи культурные традиции весьма близки к грани теизма, однако по стратегическим причинам им было оказано определённое снисхождение. Мы уже достаточно провозились с этими жалкими смертными. Сейчас мы не сражаемся в крестовом походе. Мы боремся за жизнь Империума. Если Саламандры захотят тратить время на обучение дикарей, то пусть они этим и занимаются. Пока же, если у этих людей может быть тактическое применение в стабилизации региона, то пусть делают что хотят. Я не буду тратить на них больше времени и ресурсов, чем это необходимо. Ты говоришь, что на плато теперь безопасно?

— Да, — подтвердил Гальба.

— Требуется ли наше присутствие?

— Пока что минимальное, — ответил Даррас. — Однако через несколько дней при достаточном снаряжении они смогут позаботиться о себе сами. Конечно, ожидаемы некоторые продолжительные потери, но…

— Их достаточно много, чтобы их восполнить. Хорошо.

— Нашла ли госпожа Эрефен нам новую цель? — спросил Гальба. Он понимал разочарование капитана. Каждый проведённый на Пифосе день был очередной малой победой, отданной предателям.

— Нет, — проскрежетал Аттик. — Бури в варпе продолжают сгущаться. Но я хочу, чтобы мы были готовы выступить против врага как только это возможно. И тогда вся плоть, — он презрительно взмахнул рукой, — узнает, сильна она или слаба в одиночестве.

Гальба направлялся мимо рабочих казарм к стене, когда увидел у двери стоявшего Каншелла.

— Господин, — низко поклонился серв.

— Здравствуй, Йерун. Тебе не следует быть одному.

— Я не один, — Каншелл покосился обратно на жилое помещение. Его голос дрожал.

— Ты ждал меня?

— Простите меня дерзость… — начал кивнувший серв.

— Всё в порядке. В чём дело?

— То, что я видел в первую ночь…

— Галлюцинации.

Каншелл сглотнул. Он начал дрожать. В его глазах отражались дуговые лампы базы, и они мерцали от ужаса.

— Простите, господин. Я пытался верить, что мне казалось. Прошу, поверьте мне. Я пытался, пытался… Но я знаю, что это было по-настоящему.

— Именно поэтому варп так и опасен, — покачал головой Гальба. — Конечно, это казалось настоящим. Это…

Каншелл рухнул на колени, умоляющее сжимая руки.

— Но это происходит опять! Сейчас! Прямо сейчас! Прошу, умоляю, во имя Императора, скажите мне, что вы тоже чувствуете это!

Гальба был так поражён тем, что серв осмелился его перебить, что ничего не ответил. И промедления оказалось достаточно для того, чтобы рухнула его собственная уверенность. Воспоминания о вкусе теней нахлынули с новой мерзостью, силой и убедительностью. Затем это стало не просто воспоминанием. Вкус вернулся. Тени, бывшие темнее любого отсутствия света, протянули свои щупальца в его сущность. Он пытался бороться с ними. Он пытался стряхнуть их. Гальба сражался с ними рассудком. Он не был иммунным к мысленным ухищрениям варпа. В том, что он чувствовал, не было ничего настоящего.

Тени вцеплялись сильнее, погружались глубже. Она настаивали на своей реальности. Они рвали на части провозглашённую Аттиком упорядоченность и разумность, открывая Гальбу своей чёрной правде.

— Нет, нет, нет, нет… — проскулил Йерун, внезапно вцепившись в свои уши руками. — Вы слышите их?

Каншелл слышал. Хотя тени заглушали его чувства, некоторые восприятия обострились. Они были союзниками теней, новыми когтями варпа. Сквозь тихие напевы колонистов из рабочих казарм доносились едва слышные звуки. Люди внутри что-то бормотали во сне. Слова были смазанными, неразборчивыми. Шум был похож на лепет камней, на намёки ветра, на шёпот ночной реки.

— Я слышу их, — ответил Гальба. Его собственные слова были приглушёнными, словно он говорил через просвинцованную повязку. Но просто заговорив, он вернул себе волю. Он направился к двери. Там ждали новые тени, свившиеся, готовые наброситься. — Сколько?

— Все, — ответил Каншелл.

Это было абсурдом. Не мог же каждый из сотен смертных, спавших на стоявших рядами койках говорить во сне? Гальба шагнул внутрь, оставив Каншелла у двери.

Он мгновенно увидел, что серв был не прав. Не все рабочие бормотали. Некоторые проснулись. Они плакали, сжавшись на койках в клубок от ужаса. Все остальные присоединились к полночному хору. Слова были неразличимыми, но Гальба понял, что каждый из сервов повторяет свою литанию. Голоса сливались вместе, боролись, наслаивались, пересекались. Шёпоты карабкались друг на друга, с каждым мгновением на поверхность проступало новое шипение. И звуки перестали быть человеческими. Они больше не были творением губ и голосовых связок. Они сами по себе стали хрипящими звукоформами, извивающихся вокруг слуха Гальбы. Это были змеиные чешуи, сплетающиеся воедино. Они притягивали тени. Тьма удушала. Гальба начал задыхаться. Стонущий, скрипящий, хихикающий хор становился всё более настойчивым, хотя звуки были едва громче могильной тишины. Осколки соединялись и сливались, соединялись и сливались. Как и прежде, Антон чувствовал, как ускользает его рассудок. Недостаточно было того, что на него обрушивалась истина из выпотрошенных разумов и осквернённых трупов. Недостаточно было того, что он ощутил присутствие истины, давящей на разум, словно расползающаяся опухоль. Нужно было, чтобы он увидел природу истины. Он должен услышать, как она говорит. Он должен узнать, что она провозглашает.

Перед глазами сержанта темнело, так, словно их закрывала пелена, невидимая, но липкая, пронизанная красными, словно мускулы. Истина скользила всё ближе. Он различал её очертания. Это было имя. За именем таился разум. Имя обретало очертания перед его глазами, и очертанием это было Мадаил. Её ритм был ударами змеиного сердца. Имя проталкивало себе путь через его горло. Оно заставил его произнести себя. А затем заберёт себе.

МАДАИЛ, МАДАИЛ, МАДАИЛ.

Гальба взревел. Он высвободил свой гнев, свободный от всех форм, от всех очертаний, от всех слов. И этот разряд чистой ярости пробился сквозь пелену. Он разорвал ночь пополам. Шёпот дрогнул. Гальба вцепился в цепной меч. Он поднял его высоко над головой и позволил рычанию меча рассечь шёпот.

— Пробудитесь! — взревел Антон. — Во имя Императора, пробудитесь!

Шёпот умолк. Тени отступили. Он вновь мог дышать. Сервы приходили в себя, садились и глядели на легионера. Они боялись, но не Железную Руку. Они не выглядели сбитыми с толку. На лицах каждого серва Гальба видел признаки всеобщего кошмара.

Он развернулся и вышел из казармы. Каншелл продолжал стоять на коленях. Серв обмяк, хотя Гальба не понимал, чем это вызвано — облегчением или усталостью?

— Проследи, чтобы никто не спал, — сказал он серву. Он отдал приказ, чтобы у Каншелла была цель. Едва ли теперь кто-то бы уснул.

Пение колонистов прекратилось. Атмосфера на базе была напряжённой, словно буря не утихла, а только надвигалась и вот-вот могла грянуть. Гальба шёл к штабному посту. Туда же направлялись и другие боевые братья, идущие к нервному центру базы. Он чувствовал на себе их взгляды. Это было ожидаемо, ведь именно Гальба поднял тревогу.

Но не все легионеры смотрели на него. Их лица в суровом свете фонарей выглядели мрачными. Это были лица воинов, знающих, что их ждёт битва, но не понимающих врага. Гальба видел, что он не один. Часть напавшего на него прикоснулась и к ним.

Это были не галлюцинации. Он приготовился к спору с Аттиком. Капитан не станет верить таким словам. Гальба сам не хотел им верить — они вызывали слишком много вопросов. Они подрывали основания реальности. Они подрывали основу истин, по которым все они жили. Но эти слова должны были быть произнесены. Они должны были быть учтены.

Аттик стоял снаружи штабного здания так, словно не сдвинулся с места после разговора с Гальбой и Даррасом. Он стоял, расставив ноги, сложив руки. Капитан был неподвижным, словно каменная колонна. На нём не было шлема. Единственный человеческий глаз сиял огнём, холодным, словно пустота. Он смотрел в ночь с чистой машинной ненавистью. Слова Гальбы замерли на его губах, когда он приблизился.

Говорить их не было смысла. Аттик знал.

Капитан сто одиннадцатой роты десятого легиона обратил свой грозный взгляд на Железных Рук.

— На этой планете наш враг, — заговорил он. — Он нападает из теней. Приведите его на свет, — он развёл руками, созданными лишь для того, чтобы уничтожать. — И я сотру его в порошок.

И на рассвете нечто поднялось на поверхность.

Одиннадцатая глава

Избранная земля / Под поверхностью / В поисках успокоения