Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

Об этой растущей мощи знала и Ридия Эрефрен, поскольку к ней возвращалась ясность тёмного взора. Госпожа астропатов и её хор держались изо всех сил, наблюдая за естеством варпа, раскрывающемся перед ними. Самой Ридии казалось, что она прозревает дальше и отчетливее, чем во время первого приближения к системе Пандоракс. Нечто, напоминающее шёпот змеиных языков, гладило разум астропатессы, намекая на возможность идеальной ясности и угрожая абсолютным прозрением.

Содрогаясь, Эрефрен приняла знание, погружаясь всё глубже в бритвенно-острый поток и возводя защитную оболочку, чтобы не утонуть и не истечь кровью. Осознание долга и цели дало Ридии возможность дышать, и она говорила с подчиненными, успокаивая их, как могла, наводя порядок при необходимости. Так госпожа астропатов помогала держаться вместе кучке хрупких, измученных людей — но не всё сумели почерпнуть сил, предложенных ею. Один умер от сердечного приступа, и, после агонизирующих хрипов, его финальный вздох показался благодарным. Прямо перед тем, как «Веритас» достиг системы Пандоракс, второй начал кричать, да так и не смог остановиться.

Пришлось его застрелить.

Агнесс Танаура, как и все прочие обитатели жилых палуб для сервов, по-иному ощутила странствие через варп. Радуясь, что обязанность служить капитану увела её от Пифоса, женщина предпочла бы никогда туда не возвращаться. Для той планеты имелось подходящее слово, которого официально не существовало в языке Империума, поскольку оно было бессмысленным. «Нечестивая». Танаура не боялась использовать это слово, поскольку знала, что оно очень даже имеет смысл — принятие божественности Императора означало признание существования тёмных сил. Бытие бога подразумевало бытие Его врагов, и, если существовало нечто святое, то было и что-то, полностью отвергающее свет Императора. Чтобы описать подобное, требовались слова, и «нечестивое» подходило как раз. Сильный термин, не просто эпитет, но и предупреждение.

Услышав его на Пифосе, Агнесс всей душой пожелала, чтобы полубоги, которым она служит, тоже не остались глухи.

Странствия через варп всегда беспокоили Танауру. Неважно, сколько палуб отделяли её от корпуса, и как основательно корабль был защищен от безумия имматериума, женщина чувствовала касания эмпиреев. Даже в отсутствие штормов, что-то незаметно изменялось в самом воздухе.

Этот переход отличался от прочих — щупальца варпа доставали глубже и становились сильнее. Агнесс верила, что за ними с Пифоса последовало нечто, или же они запятнали себя порчей нечестивого мира. Что-то определенно шло не так, даже голоса сервов в великом зале звучали приглушенно. Люди говорили тихо, словно прислушиваясь к чему-то — или боясь, что их кто-то услышит.

Танауре хотелось спрятаться, найти маленькое укромное местечко, сжаться в нём и прижать свою веру к груди. Но женщина знала, что долг требует от неё иного, поэтому однажды она вышла в центр зала, держа «Лектицио Дивинитатус» в правой руке. Распахнув объятия, Агнесс подняла голову и улыбнулась.

— Я несу слова надежды, — объявила она. — Слова отваги.

И люди пришли послушать.

Плавая и извиваясь в контейнере, Страссны передавал указания по маршруту. Принимая координаты, рулевой Эутропий направлял корабль согласно воле навигатора. Воин не мог читать варп и подозрительно относился к любому, кто обладал такой способностью. Он считал имматериум измерением, насмехающимся над разумной реальностью Императора. Соединенный механодендритами с «Веритас феррум», грандиозным машинным созданием, Эутропий презирал абсурдность варпа, одновременно наслаждаясь превосходством над ней, иррационально воплощенным в поле Геллера. Пусть потоки эмпиреев оставались для него возмутительной несуразицей, рулевой видел, что Страссны направляет корабль по пути, лишенному логических обоснований. Они шли по самому запутанному маршруту из всех, что помнил Эутропий, и, хотя воин понимал необходимость этого с точки зрения тактики, он не доверял утверждениям навигатора о том, что «Веритас» не заблудился. Конечно, Страссны не лгал, рулевому просто не нравилась сама правда — в ней скрывались намеки, которые лучше было не замечать.

Если бы он только мог.

Дурун Аттик неподвижно стоял за командной кафедрой, внешне безразличный ко всему. Это было не так, капитан жаждал поскорее достичь Пифоса, хотел обрести новое знание из рук Эрефрен и нанести следующий удар. Кроме того, Аттика грызла досада и сжигало желание узнать, какой урон его минное поле нанесло Детям Императора. Капитан хотел, чтобы тот оказался значительным, он нуждался в подтверждении правильности выбранной стратегии.

Захотев, Дурун мог бы ощутить состояние каждого компонента бионического каркаса, но сейчас, как будто не по своей воле, он думал о своем человеческом глазе и островке плоти вокруг. Капитан мог бы заменить его оптикой много лет назад, завершив путь машины, но не стал — не счел себя достойным. Тело, решил тогда Аттик, не должно опережать разум, поэтому глаз остался напоминанием о слабости, выходящей за рамки плоти. Сейчас воин ощущал её в последнем кусочке мяса, засевшем в почти полностью металлическом черепе. Плоть казалась трещиной в силовой броне.

«Нет, — подумал Аттик, — это рак».

Да, всё верно. Плоть была раком, разъедающим чистую силу машины, порождавшим токсинами эмоций метастазы сомнений. Капитан не отвергал только ярость, необходимую страсть, единственно верную реакцию на предательство — тягчайшее из преступлений. Это чувство служило воину, но могло затуманить чистоту его суждений, и Дурун видел, как разлагающе оно влияло на Пожирателей Миров. Сейчас, задним умом, предательство XII легиона выглядело неизбежным, ярость привела их к безумию.

А как насчет самого Аттика? Вредил ли он своей роте, потакая собственному гневу?

Нет. Они нанесли удар и пролили кровь, по-настоящему ранили Детей Императора — предателям дорого обойдется одна только потеря «Каллидоры». А теперь «Веритас феррум» готов нанести новый удар, и капитану не требовалось иных доказательств правильности следования по пути ярости. Будь его воля, Дурун оставил бы в своем сознании только гнев и холодный расчет: первый придавал бы ему сил для войны, второй — вычислял тактические ходы для её ведения.

Но упорная человечность плоти не подчинялась желаниям капитана, омрачая ярость скорбью и инстинктивным недоверием. Аттика возмущало даже осознание присутствия на борту воинов из других легионов, он чувствовал, что Железные Руки могут рассчитывать лишь на самих себя. Те, кто не предали Ферруса Мануса, подвели его. Простой факт, логичной и разумной реакцией на который станет тотальная недоверчивость — или инстинкты заставляли Дуруна поверить в это? Однако, следуя тем же самым правилам логики, он не мог найти никаких порочных отклонений в Саламандрах и Гвардейцах Ворона, спасенных на Исстване. Легионеры достойно сражались на Пифосе, как и те двое, кому Аттик позволил участвовать в абордаже «Каллидоры».

Противоречия… Невозможность отличить разумные доводы от того, во что он хотел верить, и отбросить иррациональные мысли. В сущность капитана вливался новый яд — сомнение, и, думая о других легионерах, он испытывал недоверие. Что ещё это могло быть?

Выражение лица Гальбы во время постановки мин. Неуверенность в результате. Едва удавшийся побег «Веритас феррум» из системы Хамартия. Необходимость как можно дольше оставаться в имматериуме, чтобы уйти от погони.

Куда подевался его здравый смысл?

От раздумий Аттика отвлек голос Эутропия.

— Капитан, навигатор Страссны сообщает, что мы готовы к переходу в реальное пространство.

— Благодарю, рулевой.

Вот и ответ, которого искал Дурун — он следовал за своим гневом до границ, очерченных разумом. Мины были поставлены, и они нанесут урон флоту Детей Императора — в таком плотном строю кораблям не удастся избежать повреждений. «Веритас феррум» спасся и вернулся в безопасную гавань.

Аттик был прав, и здравый смысл не подвел его. Теперь капитан мог очиститься от некоторых бессмысленных сомнений.

Так он говорил себе.

Корабль вернулся в физическое измерение, и щиты над окулюсом поднялись. В тот же миг тактические экраны вспыхнули красным и тревожно взвыли сирены.

— Занять боевые посты! — скомандовал Аттик, удержавшись от проклятия.

В системе Пандоракс их поджидал флот.

Огромный.

Часть вторая

Зубы и когти

Восьмая глава

Путешественники / Цена невинности / Милосердие

Данные с ауспиков поступали в гололитическую проекцию над центром капитанского мостика. Изображение демонстрировало более ста кораблей, расположенных так близко друг к другу, что флот напоминал рой. Гальба наблюдал за ним, не видя смысла в подобном построении. Когда начала поступать информация о скорости и тоннаже судов, сержант окончательно зашел в тупик.