Приключения Перигрина Пикля - Тобайас Смоллет

В то время как он произносил эти остроумные фразы, старый джентльмен отвешивал поклоны то ему, то обезьяне, которая как будто ухмылялась и тараторила, словно передразнивая щеголя; а затем с лукавым и торжественным видом он проговорил:

— Джентльмены, так как я не имею чести разуметь ваши комплименты, вы поступили бы гораздо лучше, если бы осыпали ими друг друга.

С этими словами он сел и с удовольствием наблюдал, как смех обратился против зачинщика, который был смущен и пристыжен и через несколько минут покинул комнату, пробормотав при этом:

— Будь я проклят, старик начинает грубить!

В то время как Перигрин молча дивился этой необычайной сцене, хозяйка дома, заметив его изумление, объяснила ему, что дряхлый посетитель страдает полной глухотой, что зовут его Кэдуоледер Крэбтри, нрав у него крайне мизантропический, а в обществе его принимают лишь потому, что он способствует увеселению своими саркастическими замечаниями и забавными промахами, которые совершает вследствие своего недуга. И нашему герою недолго пришлось ждать того, чтобы этот странный субъект обнаружил свой нрав. Каждая его фраза была насыщена желчью; и сатирический его характер сказался не в общих рассуждениях, но в различных замечаниях, свидетельствовавших о весьма эксцентрическом и своеобразном уме.

Среди лиц, присутствовавших на этой ассамблее, был один молодой офицер, который, добившись с помощью подкупа избрания в нижнюю палату, почитал своим долгом рассуждать о делах государственной важности и в результате угостил собравшихся сообщением о тайной экспедиции, которую деятельно подготовляют французы, и заверил их, что слыхал об этом от самого министра, коему эти сведения были переданы одним из его заграничных агентов. Подробно описывая вооруженные силы, он заявил, что у французов стоят наготове в Бресте двадцать линейных кораблей, снабженных командой и провиантом, которые должны отплыть в Тулон, где к ним присоединится еще столько же кораблей, после чего они приступят к выполнению плана, который, по его словам, не подлежит разглашению,

Вскоре после того, как эти известия были доведены до сведения всех присутствующих, кроме мистера Крэбтри, страдавшего глухотой, одна леди обратилась к этому цинику и, прибегнув к особой азбуке, — соединяя и располагая определенным образом пальцы, — спросила его, не слыхал ли он за последнее время какой-нибудь из ряда вон выходящей новости. Кэдуоледер с обычной своей учтивостью отвечал, что, по-видимому, она принимает его за придворного или за шпиона, ибо вечно досаждает ему этим вопросом. Затем он стал разглагольствовать о дурацком любопытстве рода человеческого, которое, по его словам, проистекает либо из праздности, либо от отсутствия мыслей, и повторил чуть ли ни слово в слово сообщение офицера; это сообщение он назвал необоснованным и нелепым слухом, пущенным каким-то невежественным фатом, который вздумал поважничать и заслужил доверие лишь тех, кто понятия не имеет о политике и военных силах французского народа.

В подтверждение своих слов он попытался доказать, сколь невозможно было бы для французов снарядить хотя бы треть такого флота в столь краткий срок после потерь, понесенных ими на войне, и подкрепил свои доводы заявлением, что гавани Бреста и Тулона, насколько ему известно, не могут в настоящее время выслать эскадру из восьми линейных кораблей.

Член парламента, который был вовсе незнаком с этим мизантропом, услыхав, с каким презрением относятся к его словам, почувствовал смущение и досаду и, повысив голос, начал с великим жаром и волнением защищать свою правоту, присовокупляя к своим доводам красноречивые обвинения, направленные против наглости и грубости предполагаемого противника, который сидел с невыносимо хладнокровным видом, пока терпение офицера не истощилось окончательно. И тогда, к крайнему своему раздражению, он узнал о полной глухоте своего противника, который, по всей вероятности, не услышит и трубы страшного суда, если предварительно не будет исцелен его орган слуха.

Глава LXXII

Он поддерживает знакомство с мизантропом, который удостаивает его кратким рассказом о своей жизни

Перигрин остался чрезвычайно доволен этим неожиданным отпором, который был дан столь кстати, что он вряд ли мог почитать его случайным. На Кэдуоледера он смотрел как на величайшую диковинку и так ловко поддерживал знакомство со стариком, что не прошло и двух недель, как заслужил его доверие. Когда они прогуливались однажды в поле, мизантроп открылся ему в таких выражениях:

— Хотя знакомство наше непродолжительно, вы должны были заметить, что я проявляю к вам не совсем обычное доброжелательство, которое, могу вас уверить, вызвано не вашими талантами и не старанием вашим угодить мне, ибо первым я не придаю значения, а второе вижу насквозь. Но есть в вашем характере нечто, указывающее на закоренелое презрение к обществу, и, как мне известно, вы сделали несколько удачных попыток выставить одну половину его на посмешище другой. Опираясь на эту уверенность, я предлагаю вам свои советы и помощь для осуществления других проектов того же порядка; и, дабы вас убедить, что таким союзом пренебрегать не следует, я расскажу вам вкратце историю своей жизни, которая будет опубликована после моей смерти в сорока семи томах, мною самим составленных.

«Я родился милях в сорока отсюда, и родители мои, для поддержания чести древнего рода, оставили все свое состояние моему старшему брату, так что я вряд ли что-нибудь унаследовал от отца, кроме солидной дозы желчи, каковой я обязан весьма многими приключениями, которые не всегда оканчивались для меня благополучно. Восемнадцати лет от роду я был отправлен в город с рекомендательным письмом к некоему пэру, который целых семь лет ухитрялся тешить меня обещанием патента на офицерский чин; и не исключена возможность что настойчивость моя принесла бы богатые плоды, не будь я арестован и заключен в Маршелси моим квартирохозяином, на чьи средства я жил в течение трех лет, после того как отец отрекся от меня как от лентяя и бездельника. Там я провел полгода среди заключенных, не имевших никаких средств к существованию, кроме случайных подаяний, и завязал весьма полезные знакомства, которые сослужили мне службу в последующей моей беспокойной жизни.

Как только меня выпустили на основании парламентского акта об освобождении несостоятельных должников, я явился в дом своего кредитора, которого немилосердно избил дубинкой; и, не желая оставлять незаконченным то, что надлежало мне сделать, я тотчас отправился в Вестминстер-холл, где ждал, покуда не вышел мой патрон, и угостил его ударом, после которого он упал без памяти на мостовую. Но отступление мое оказалось менее удачным, чем было мне желательно. Носильщики портшезов и лакеи мгновенно окружили меня и обезоружили; я был препровожден в Ньюгет и закован в кандалы; а весьма проницательный джентльмен, председательствовавший в суде при разборе моего дела, признал меня виновным в уголовном преступлении и предрек, что я буду приговорен к заключению в Олд-Бейли. Однако его пророчество не оправдалось, ибо никто не преследовал меня судебным порядком в следующую сессию, и я был освобожден по предписанию суда. Невозможно рассказать за один день обо всех замечательных похождениях, в которых я принимал участие. Достаточно упомянуть, что я перебывал во всех тюрьмах, осужденный на всевозможные сроки. Я бежал из всех узилищ по сю сторону Темпл-Бара. Ни один бейлиф в дни моей безрассудной молодости не осмеливался привести в исполнение приказ об аресте, не имея при себе дюжины помощников; и сами судьи трепетали, когда я стоял перед ними.

Однажды меня изувечил возчик, с которым я повздорил, потому что он надо мной издевался; череп мой был рассечен ножом мясника при подобных же обстоятельствах. Меня пять раз протыкали насквозь шпагой, а пистолетная пуля лишила меня кончика левого уха. После одного из таких поединков, когда мой противник упал мертвым, у меня хватило ума бежать во Францию; а через несколько дней по прибытии моем в Париж я завязал беседу с какими-то офицерами о политике, и когда разгорелся спор, я вышел из терпенья и столь неуважительно отозвался о grand monarque[54], что на следующее утро был посажен в Бастилию в силу lettre de cachet. Там я провел несколько месяцев, лишенный всякого общения с разумными существами, — обстоятельство, не вызывавшее у меня сожалений, ибо тем больше оставалось времени для обдумывания способов отомстить тирану, который заключил меня в тюрьму, и негодяю, который донес о том, что было мною сказано в частной беседе. Но устав, наконец, от этих бесплодных размышлений, я поневоле отвлекся от мрачных своих мыслей и завязал знакомство с прилежными пауками, которые развесили в моей темнице свои искусные плетения.