Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг. - Владимир Козлов

В волнениях инженер не участвовал. Однако, узнав о происшедшем, не нашел в себе сил лицемерить или, по крайней мере, промолчать. «Я сел за рабочее место, — рассказывал Бредихин, — и стал чертить схемы. Через некоторое время я услышал звуки, напоминающие звуки движения телеги по булыжнику. Кто-то сказал, что это стреляют. Я высказал сомнения на этот счет и продолжал работать. Около часа дня пришел старший инженер-конструктор Коршиков. Он был бледен и в возбужденном состоянии стал говорить, что сам видел, как на площади стреляют в толпу, что убита женщина с ребенком. Под впечатлением таких рассказов техник Соседко впала в истерику. Она причала, что могут убить и ее мать. Сослуживцы стали возмущаться, что в толпу стреляют. Я, поддавшись этому возбуждению и не разобравшись в событиях, встал из-за стола, снял портрет Хрущева и выбросил его во двор».[860]

Пережитые инженером Бредихиным короткие «звездные минуты», вызвали у окружающих типично «советскую» реакцию. Они немедленно отстранились от «осквернителя», опасаясь разделить с ним ответственность. Только что ужасавшиеся расстрелом безоружных коллеги по работе вдруг замолчали и, как выразился Бредихин, стали его «взглядами осуждать». Бредихин почувствовал себя изгоем, растерялся и испугался, бросился советоваться с товарищем: «Что делать?». Совет был вполне «советским»: идти сдаваться в КГБ, что Бредихин и сделал. А одна из сослуживиц подняла оскверненную «святыню», подклеила и повесила на прежнее место.[861]

Вообще же расстрел на площади, напугав обывателей и здравомыслящих, тем не менее не вызвал всеобщего паралича» Стихийный протест продолжался. Во второй половине дня на площади у горкома еще можно было услышать призывы добиваться своего и даже мстить за убитых. «Упертым» бунтовщиком оказался уже известный нам Михаил Кузнецов. Вечером 2 июня он «неоднократно пытался бросать камни в военнослужащих, проезжавших на автомашинах, препятствовал их движению, выкрикивал угрозы в адрес военнослужащих, заявляя при этом: „Завтра в 6 часов утра мы вам покажем“».[862]

52-летний сборщик утиля П. Ф. Жилкин остановил лошадь около электровозостроительного завода, влез на повозку и произнес целую речь по поводу расстрела. По показаниям одного из свидетелей, сборщик утиля говорил бессвязно, но горячо: «Что же вы тут стоите, в городе льется кровь рекой, пулеметы и танки убивают детей и женщин, идите к ним на помощь». Показывая на третий этаж заводоуправления, Жилкин сказал: «А этих гадов нужно расстреливать». Свидетель «подошел к Жилкину, он был немного выпивши. Я ему предложил уйти отсюда, но Жилкин, видя меня в очках, сказал: „Вот таких гадов нужно бить“. Из толпы крикнули: „Убирайся отсюда“, тогда Жилкин стал опять кричать: "Нужно бить очкастых“».[863]

Вечером у горкома КПСС и у милиции продолжались выступления демонстрантов, в основном, молодежи — старшие благоразумно разошлись по домам. Одновременно на всю площадь транслировали записанную на пленку речь Микояна. Толпа «аккомпанировала» речи члена Президиума ЦК КПСС: ругала военных, снова требовала снижения цен на мясо и масло.[864] Ни Микоян, ни Козлов в тот день так и не появились перед народом. После объявления комендантского часа толпу разогнали силами войск и милиции.

Всего во время беспорядков было убито 23 человека. Десятки жителей города, в основном молодежь, обратились за медицинской помощью в связи с ранениями. Некоторых раненых КГБ забирало впоследствии прямо из больничных палат. Ни одного убитого с правительственной стороны не было.

Попытки продолжения беспорядков и «умиротворение» города (3 июня 1962 г.)

Комендантский час, войска в городе, ужас расстрела 2 июня не могли не отразиться на ходе событий. Многие демонстранты и забастовщики поспешили уйти в тень. Однако утром 3 июня еще рано было говорить об окончательном умиротворении города. Некоторые участники волнений продолжали использовать активные формы протеста. Например, бесшабашный Александр Зайцев махнул на все рукой и еще два дня куролесил на улицах города. По данным обвинительного заключения, он «бесчинствовал, угрожал военнослужащим и работникам милиции расправой, препятствовал продвижению военных машин».[865]

Среди тех, кто 3 июня пытался удержать накал волнений, оказался 23-летний монтер А. М. Отрошко. Он был одним из тех немногих участников волнений, кто, по данным КГБ, и «ранее в кругу знакомых высказывал антисоветские измышления».[866] (Заметим в скобках, что людей с «антисоветскими» взглядами среди забастовщиков и демонстрантов было очень мало. К их числу относился, например, участник нападения на горком, 34-летний безработный В. Г. Кувардин. Но в отношении него органы госбезопасности имели лишь неопределенные сведения об «антисоветских настроениях» и намерении установить связь с американским посольством.[867]).

3 июня погромщики предпочли благоразумно затихнуть. «Хулиганских проявлений» в этот день было немного. А вот забастовщики электровозостроительного завода им. Буденного не сдавались. Утром 3 июня они пришли на работу, а затем небольшими группами, по 2–3 человека, снова двинулись в город. В пути к ним стали присоединяться более многочисленные группы рабочих (по 10–15 человек). Некоторые ехали на машинах, большинство шло пешком. К 8 часам утра на месте вчерашнего побоища — у юротдела милиции и у горкома КПСС снова стала собираться толпа. Сначала она насчитывала лишь 150 человек. Но люди продолжали подходить, а затем, около 9 часов утра, наступил критический момент. Какая-то женщина истерически крикнула, что вчера убили ее сына. Толпа достигла 500 человек. Страсти накалялись, люди приблизились к оцеплению, в котором стояли солдаты, и снова стали требовать освобождения арестованных. Власти решили напомнить о себе и попытаться отвлечь внимание толпы. На кинотеатре «Победа» были установлены репродукторы и снова началась трансляция записанных накануне на пленку речи Микояна и приказа командующего округом о введении комендантского часа.

Серьезные опасения властей вызвала оперативная информация о какой-то «группе мотоциклистов», направлявшейся из Новочеркасска в Шахты (город в 40 км от Новочеркасска). Дело выглядело так, что некие парламентеры забастовщиков едут к соседям за поддержкой. За городом были установлены посты, которые в течение дня задержали 32 человека, направлявшихся в сторону Шахт на мотоциклах, велосипедах или пешком. Трое задержанных показались подозрительными и были арестованы за участие в волнениях.[868] Ничего достоверного об их планах и намерениях неизвестно. Однако повышенная чувствительность «начальства», опасавшегося распространения беспорядков вширь, сама по себе достаточно симптоматична.

К 12 часам властям удалось, наконец, организовать партийный актив, дружинников, некоторых лояльных рабочих. Началась массовая агитация на заводах и среди горожан. В 15 часов по радио выступил Ф. Р. Козлов. Эта речь, по оценке заместителя председателя КГБ Ивашутина, стала «переломным моментом в настроении людей».[869] После нее они постепенно начали расходиться.

Выступление Козлова было построено весьма умело. Оно учитывало желание большинства горожан каким-то образом выйти из тупиковой для них ситуации конфронтации с властью. Козлов, апеллируя к массовому комплексу вины перед властью, свалил всю вину за организацию беспорядков на неких «хулиганствующих элементов», «застрельщиков погромов», которых он отделил от большинства жителей города. Тем самым у массы горожан, в той или иной степени участвовавших в волнениях, появилась надежда остаться в стороне. Ссылаясь на встречу с «группой представителей», во время которой, как мы помним, на самом деле произошел весьма резкий, на высоких тонах разговор, Козлов утверждал, что именно «представители» «поставили вопрос о порядке в городе и на предприятиях», попросили членов Президиума ЦК КПСС «выступить по местному радио и выразить наше отношение к беспорядкам».[870] (Очевидец встречи, как выяснила И. Мардарь, ничего подобного не запомнил.) Расстрел толпы 2 июня был парадоксальным образом представлен чуть ли не инициативой рабочей делегации, требовавшей навести порядок.

Одна подтасовка потянула за собой другую. Козлов утверждал, что участники «беседы» вернулись на улицу и «пытались рассказать собравшимся о встрече с нами. Однако хулиганы не давали им возможности говорить».[871] В таком контексте события 2 июня выглядели уже как столкновение властей, поддерживаемых большинством честных людей города, и каких-то «хулиганствующих элементов», людей преследующих «не благо народа, а иные — корыстные цели, или людей, поддавшихся на удочку провокаторов».[872] Большинство горожан, составлявших толпу 1 и 2 июня, получали как бы обещание индульгенции от ЦК КПСС, а значит, и надежду избежать наказания. Аргумент существенный, власть ведь уже продемонстрировала свой жестокий норов.