Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи - Михаил Лобанов

Что ж, история, народ таких людей не забывают[138].

Маршал артиллерии Н. Д. Яковлев

Рядом со Сталиным

Когда мы беремся рассуждать о 22 июня 1941 года, черным крылом накрывшем весь наш народ, то нужно отвлечься от всего личного и следовать только правде. Непозволительно пытаться взвалить всю вину за внезапность нападения фашистской Германии только на И. В. Сталина. Прошу понять меня правильно — когда я пишу это, то далек от мысли встать в ряды недоброй памяти защитников всего того, что решительно осуждено. Да и не приличествует мне защищать Сталина по причинам личного характера: я встретил день его смерти в 1953 году, находясь в одиночке бериевской тюрьмы, где мысли мои были заняты главным образом тем, как отбить очередные вздорные «обвинения», нагромождавшиеся следователями. Не оставляет меня и то вполне реальное соображение, что, если бы не скончался в то время Сталин, я бы не писал теперь эти строки.

Много горя принесли тяжелые 1937 и 1938 годы. В результате репрессий были загублены блестящие кадры командиров и политработников Красной Армии. Тяжелые условия для нашего народа создались из-за допущенных просчетов в сроках нападения Германии. Не так сложился бы начальный период войны, если бы войска хотя бы на несколько недель раньше получили нужные директивы, развернулись бы и изготовились к бою.

Таких упреков можно приводить немало в адрес не только И. В. Сталина. Никто не упрекнул бы, например, в провокации командование 4-й армии Белорусского военного округа, если бы оно вывело из казарм в Бресте полки стрелковой дивизии, а не оставило бойцов в ночь на 22 июня в казармах, двери которых были под пулеметным прицелом с вражеской территории. В бесконечных сетованиях наших военачальников о «внезапности» просматривается попытка снять с себя всю ответственность за промахи в боевой подготовке войск, в управлении ими в первый период войны. Они забывают главное: приняв присягу, командиры всех звеньев — от командующих фронтами до командиров взводов обязаны держать войска в состоянии боевой готовности. Это их профессиональный долг, и объяснять невыполнение его ссылками на И. В. Сталина не к лицу солдатам.

* * *

Объективно оценивая обеспеченность наших сухопутных сил к июню 1941 года вооружением и боеприпасами, следует подчеркнуть, что то, что было сделано за предвоенные годы, являлось, видимо, пределом наших экономических возможностей. Политическое руководство страны рассчитывало на более поздние сроки войны, а когда она началась, полагалось на профессиональное мастерство наших командующих. К сожалению, оно не всегда было на высоте. Признать это фронтовикам трудно, ибо в таком случае нужно бы сказать, что взаимодействие между родами войск организовывалось наспех, не было должной разведки и не всегда существовало твердое и целеустремленное руководство. Куда легче сетовать на нехватку вооружения и боеприпасов как на основную причину неблагоприятного развития событий на фронте. По крайней мере осязаемо и просто.

Руководство Генштаба в быстро изменявшейся оперативной обстановке целиком переключилось на действия фронтов, и сверстывать план заказов стало некому, а начальников, распоряжавшихся отпуском боеприпасов и вооружения, оказалось много. Все нарастали требования фронтов. ГАУ лихорадило от неразберихи.

В кабинет начальника ГАУ несколько дней подряд приходил Маленков со своим помощником Шаталиным. После них в одном из кабинетов поместился Н. А. Вознесенский со своим помощником Мохневым. Несколько недель в роли назойливого контролера был Мехлис. Я досыта насмотрелся на разного рода «проверяющих». Пока они тихо сидели в кабинете, это было неприятно, но терпимо. Однако, когда некоторые возомнили себя специалистами, конфликты оказались неизбежными. Я был вынужден отвести ряд безграмотных предложений Маленкова, относившихся к проверенной практикой норме патронов, расходуемых военной приемкой при контрольном отстреле винтовок и пулеметов (какой-то «заботливый деятель», не зная глубины вопроса, поспешил пожаловаться в ЦК на большой расход боеприпасов). Затем, когда Маленков со свитой явился на полигон и стал разглагольствовать о достоинствах боевой техники, я не сдержался и указал, что он не понимает сути дела. Я отказался подписать представление И. В. Сталину о принятии реактивных минометов на вооружение, поскольку они не проходили в ГАУ испытаний. И, наконец, в разговоре с Маленковым, фантазировавшим о том, что PC чуть ли не заменят артиллерию, я неодобрительно отозвался о большом рассеивании реактивных снарядов.

Требовалось настоятельно вооружение и для войск НКВД. В 1941 году потребность не обеспечивалась поставками, отсюда конфликты и с этим ведомством. Учитывая, что главой НКВД был Берия, легко понять, в каких условиях приходилось с ним «конфликтовать». Как-то при очередном распределении вооружения присутствовал генерал-полковник Н. Н. Воронов. Вот что он написал впоследствии: «Сталину бросились в глаза цифры: «Для НКВД — 50 000 винтовок». Он забросал нас вопросами: кто конкретно дал эту заявку, зачем столько винтовок для НКВД? Мы сказали, что сами удивлены этим, но Берия настаивает. Тотчас же вызвали Берию. Тот пытался дать объяснение на грузинском языке. Сталин с раздражением оборвал его и предложил ответить по-русски: зачем и для чего ему нужно столько винтовок?

— Это нужно для вооружения вновь формируемых дивизий НКВД, — сказал Берия.

— Достаточно будет и половины — двадцати пяти тысяч.

Берия стал упрямо настаивать. Сталин дважды пытался урезонить его. Берия ничего не хотел слушать.

Тогда раздраженный до предела Сталин сказал нам:

— Зачеркните то, что там значится, и напишите десять тысяч винтовок.

И тут же утвердил ведомость.

Когда мы вышли из кабинета, нас догнал Берия и бросил злобно:

— Погодите, мы вам кишки выпустим!

…Мы не придали тогда должного значения его словам, считая их своего рода восточной шуткой. Только позже стало нам известно, что этот выродок и предатель обычно приводил свои угрозы в исполнение.

* * *

Слово Верховного было законом. В первый год войны я часто, почти каждый день вызывался в Ставку и убеждался в безукоснительном выполнении всеми его указаний. В разговоре с ним можно было приводить доводы в обоснование своих предложений. Можно было просить согласиться с тем, что можно выполнить, и не соглашаться, если Сталин иногда настаивал на невозможном. Твердо, не отступая перед острым в случае необходимости спором, всегда отстаивал перед Сталиным свою точку зрения нарком вооружений Д. Ф. Устинов.

Работу в Ставке отличала простота, интеллигентность. Никаких показных речей, повышенного тона, разговоры вполголоса. Сталин не любил, чтобы перед ним вытягивались в струнку, не терпел строевых подходов и поворотов. Как-то в Ставку был вызван один из начальников управлений Наркомата обороны. Генерал, войдя в кабинет (он вызывался в первый раз), сделал несколько шагов строго по строевому уставу, щелкнув каблуками, четко доложил о своем прибытии и замер в положении «смирно», Сталин задал несколько вопросов и, получив отрывистые ответы, отпустил генерала. Тот по-строевому повернулся и твердым шагом вышел. Верховный нахмурился, глядя ему вслед, махнул рукой и перешел к другим делам. Генерал через несколько дней был заменен другим, убыл на фронт и, насколько я помню, получил там за отличие в боях звание Героя Советского Союза.

Крупное мероприятие, которым я горжусь по сей день, — категорическое распоряжение, отданное мною в самом начале войны: безоговорочно отводить всю тяжелую артиллерию в тыл, не поддаваясь соблазну ввести ее в дело, как бы ни была тяжела обстановка. Я знал, что ревнители «бдительности» могут без труда ложно истолковать этот приказ со всеми вытекающими последствиями для начальника ГАУ. Но я по службе в войсках знал ограниченную подвижность тяжелых и дорогостоящих орудий РГК. Я каменел при мысли о том, что красавицы — пушки и гаубицы, гордость армии и народное достояние — могут легко попасть в руки немцам. К сожалению, это было более чем реальной перспективой — танковые и мотомеханизированные соединения врага в то лето проходили иной раз до ста километров в день.

Как ни негодовали артиллеристы, жаждавшие обрушить снаряды на врага, они грузились в эшелоны и уходили на восток. При отходе, в оборонительных боях летом 1941 года мы потеряли всего несколько десятков тяжелых орудий. Вся основная масса этой мощной артиллерии — орудия калибра 203 и 280 мм, 152-мм дальнобойные пушки и кадровый состав были отведены и сосредоточены в лагерях глубоко в тылу. Мы знали, что придет время, и оно не так далеко, когда тяжелая артиллерия займет место в рядах победоносных войск, идущих на запад, проложит им путь могучим огнем. Так оно и случилось.