Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Дмитрий Волкогонов

А.Н. Потресов. „Легенды о Ленине меняют легенды о Марксе. В самом деле: Маркс — он только создал учение, Ленин же создал дело. Пусть ошибался Ленин, но он оши­бался, искренне веря и лично принося этой вере жертвы, которые редко кто приносил. Маркс — это Иоанн, создав­ший учение Христа, но Ленин — это сам Христос, который был распят на кресте… Он до сих пор еще жив, этот гип­ноз"

Думаю, хватит приводить свидетельства лиц, лично знавших, видевших Ленина, встречавшихся с ним. Этой мо­заичной картиной впечатлений, воспоминаний и наблюде­ний я хотел лишь подчеркнуть, что любой самый тщательно выписанный портрет, даже профессиональная фотография, не в состоянии схватить все оттенки, полутона, черты, гра­ни личности, ее характер» и тем более интеллекта. Приве­денные зарисовки (а их в литературе множество) не являют­ся свидетельством того, что лишь Ленин обладал бесконеч­ным личностным богатством. Нет. Каждая личность не­повторима, уникальна, но так уж принято у людей, что прожектор своего внимания они направляют прежде всего на лидеров, вождей, полководцев, эстрадных див, олимпий­ских чемпионов, ясновидящих, выдающихся музыкантов, танцовщиц и художников. Такова особенность человече­ской психологии.

Приведенной мозаикой наблюдений людей, которые и сами оставили заметный след на пыльных ступенях исто­рии, автор стремился подчеркнуть, что Ленин, при всей своей интеллектуальной мощи, огромной воле, умении гиб­ко маневрировать в самых безнадежных ситуациях, был од­номерным человеком. Он всю жизнь был в плену идеи ре­волюции, идеи диктатуры пролетариата. Это не может не „повредить" человека. Жизнь свою он подчинил только ре­волюции, историческая ценность которой в XX веке по крайней мере сомнительна. Мое заключение не является ни одобрением, ни осуждением. Но человеческая история была бы слишком однообразной, если бы в ней не было под­вижников, пионеров, бунтарей, первооткрывателей, мятежников, возмутителей. Людям остается лишь сожалеть, если вед эта сверхчеловеческая устремленность не приводит к Богу. В случае с Лениным все так, к сожалению, и прои­зошло.

Смею утверждать, что Ленин не в полной мере стал только историческим, ибо его деяния, мысли, программы и принципы еще живут в сегодняшней политике, волнуют не­мало людей, становятся объектом идеологических и полити­ческих схваток. Ленин пока часть нашего взъерошенного бытия: в названиях колхозов, обесцененных ассигнациях, орденских колодочках, призывах новых коммунистических лидеров следовать ленинским путем. Ленин — глубоко в нас, нашем сознании. Многие из нас все еще пленники Ле­нина.

Века истории тушат страсти, хоронят мелкие бытовые детали, притупляют боль противостояния и борьбы. Пока Ленин не стал таким и, видимо, не скоро станет. Лишь время отольет его в нашей памяти историческим, каким он был. Хотя легенды и мифы обладают способностью жить очень долго. Одно ясно: великий мятежник Ленин навсегда вошел в историю человеческой цивилизации. За порогом XXI века взгляд на него станет более спокойным, взвешен­ным, проницательным.

В историческом Ленине останется группа интеллекту­альных и нравственных черт, которые, на мой взгляд, и де­лают его портрет цельным и монолитным. Он не может быть Янусом, как бы его ни изображали. Цельность харак­тера — несомненна. Я бы назвал Ленина тотальным боль­шевиком, который смог в себе аккумулировать, соединить, переплавить многие черты, которые сделали вождя неповто­римым явлением. Хотя бы бегло назову некоторые качества.

Ленин — одержимый до исступления революционер. Он останется в памяти человеческой как Антихрист XX века, социальный еретик, основатель и проводник жестокой философии, посягнувший на вечную ценность — Свободу, соблазнивший людей стадным „раем". Достаточно еще раз вспомнить те несколько дней до октябрьского переворота, когда лидер большевиков как будто советовался с Провиде­нием, столь безгранична была его вера в наступление непов­торимого момента. В критической ситуации он обычно тре­бовал: „Если не сделаем — погибли!" Его уверенность в успехе революции была фанатичной. „Мы должны пом­нить, — говорил Ленин, — что у нас должно быть либо величайшее напряжение сил в ежедневном труде, либо нас ждет неминуемая гибель". Он был готов ходить по само­му острию ножа, сжигая все мосты, когда путей к отступле­нию уже не было. Хорошо сказал об этом Виктор Чер­нов: „Много раз Ленину удавалось выжить только благо­даря просчетам его противников. Часто это была слепая удача, но она обычно приходит к тем, кто знает, как продер­жаться в периоды неудач…

Есть некий высший здравый смысл в человеке, который тратит последние капли своей энергии, несмотря на то что все против него — логика, судьба, обстоятельства. Этим „иррациональным здравым смыслом" природа наделила Ле­нина в избытке. Благодаря такому упорству он неоднократ­но спасал партию в ситуациях, которые казались безнадеж­ными".

В решающий момент у Керенского не оказалось ни одной верной дивизии; Деникин рано поверил, что Москва в его руках; белые генералы не смогли договориться об эле­ментарном — координации своих усилий на различных фронтах. О неожиданных подарках судьбы Ленину мож­но говорить долго. Казалось, слепой случай спас Ленина и большевиков. Но нужно было суметь использовать эти шансы. Ленинская одержимость, до исступления, порой поч­ти до истерики, и готовность пожертвовать пол-Россией спасли его неправое дело.

Ленин при всей его внешней мягкости, даже доброду­шии, внутренне был готов к страшной жестокости во имя спасения революции. Вождь большевиков никогда в сво­их сочинениях не ссылается на Нечаева, хотя по своему духу — его глубокий единомышленник. Как вспоминал В.Бонч-Бруевич, Ленин говорил ему о Нечаеве с восторгом, в частности, о той части брошюры террориста, где он пред­лагал уничтожить всю царскую семью184 . Не удивляет в этой связи его роль в трагических событиях в Екатеринбур­ге летом 1918 года, множество личных распоряжений о рас­стрелах и даже повешениях.

В Ленине жил особый тип диктатора — верховного вы­разителя революционной диктатуры. Если Сталин мог унич­тожить человека лишь потому, что он когда-то заметил в нем уличное сопротивление, строптивость или несогласие, то Ленин одобрял самые жестокие меры в уверенности, что без этого большевики не смогут осуществить диктатуру пролетариата. Ленин лично не был мстителен, но считал, что жернова диктатуры не должны ни на минуту останавли­ваться, иначе погибнет революция. Это якобинство души не менее опасно, чем сталинское вампирство, ибо как-то „обла­гораживало" насилие, жестокость, придавало им революци­онный ореол. Для Ленина насилие — тотальный фактор.

В 51-м томе Полного собрания сочинений на странице 68 опубликовано письмо Ленина к Троцкому, написанное 22 октября 1919 года. Даже те, кто читал это письмо (повто­рю — ленинские труды по „своей охоте" изучало очень мало людей), не могли ведать, что и здесь есть купюра. В этом письме Ленин убеждает Председателя Реввоенсовета Республики: „Покончить с Юденичем (именно покончить — добить) нам дьявольски важно". Дает советы, как быстрее „добить". Один из советов редакторы сочинений (но всегда такие вещи утверждались в ЦК партии) опустили. А он был такой: „…мобилизовать 10 тысяч буржуев, поставить позади их пулеметы, расстрелять несколько сот", чтобы „добиться настоящего массового напора на Юденича…".

У Ленина нашлись последователи. Через два десятиле­тия. …Осенью 1941 года Жуков и Жданов докладывали Сталину из Ленинграда, что немецкие войска, атакуя наши войска, гнали перед собой женщин, детей, стариков, ставя тем самым в исключительно трудное положение обороняю­щихся. Дети и женщины кричали: „Не стреляйте!", „Мы — свои!", „Мы — свои!..".

Сталин среагировал немедленно. Ведь он был настоя­щим ленинцем. „Говорят, что немецкие мерзавцы, — дикто­вал Верховный Главнокомандующий, — идя на Ленинград, посылают вперед своих войск стариков, старух, женщин, детей… Мой совет: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам… Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами…"

Комментировать эти красноречивые и страшные доку­менты нет необходимости. Ленин, подчеркнем лишь, оказал­ся в XX веке „пионером" этого чудовищного „метода".

Но Ленин полагал, что жестокость уместна не только на войне. На заседании коммунистической фракции ВЦСПС он говорил 12 января 1920 года: „Кровавая война окончена, а война бескровная, но настоящая война, с военной дисци­плиной… не окончена". Ленин хотел бросить армию на тру­довой фронт, милитаризовав труд, и не испытывал в этом колебаний. „Если мы не останавливались перед тем, чтобы тысячи людей перестрелять, мы не остановимся и перед этим…" Готовность к жестокости во имя революционной целесообразности была имманентно присуща Ленину. Толь­ко Сталин и Троцкий, из большевистских лидеров, могут быть сопоставимы с этой тотальной готовностью к жестокостям во имя достижения политических целей.