Зеленый фронт (СИ) - Рус Агишев

— Отец! — продолжая звать, старик с напряжением следил за девичье фигуркой. — Твои дети зовут тебя, Отец! Услышь нас!

Вдруг, раздался резкий хлопок, напоминавший звук от удара кнутом. Звонкий, смачный! Прямо от дуба зазмеились трещины!

— Отец! — ноги старика подогнулись сами собой и тщедушное тело упало на колени. — Отец, услышал нас! — он не скрывал своих слез. — Что встали, как бараны? — вдруг закричал он, увидев застывших сзади него односельчан. — Тащите носилки! Скорее, скорее…

Толпа сразу же развалилась на части. Одни несли какие-то бугристые мешки, вторые тянули упиравшегося всеми своими копытами хряка, а третьи — четверо подростков тащили носилки. На сделанных из свежеошкуренных оглоблей завернутые в трепье лежали два стонущих тела.

— К милости твоей взываем, Отец! — старика, поддерживаемого с двух сторон за руки, принесли к дубу. — Помоги мальцам нашим!? — стоны за его спиной усилились. — На минах подорвались…, — шептал он, гладя узловатыми пальцами наросты на коре. — Помоги, Христом Богом молю, помоги… Ой!

Прямо под ним начала медленно проседать земля. Крупные бурого цвета корни выступили наружу.

— Авдея, давай сначала, — показал старик на ближайшие к нему носилки, где громко стонал беловолосый парнишка. — Сюды клади его, сюды… Вот…

Переломанное тело в окровавленных тряпках осторожно уложили в неглубокую яму под нависшими корнями и осторожно присыпали землей, оставляя на поверхности бледное лицо.

— Степку сюды, — второй закусил от сильной боли губу и тихо мычал. — мягчее, ироды, мякчее…

…. В село люди возвращались уже в полной темноте. Десятки сапог, лаптей и босых ног глухо выстукивали по пыльной дороге.

— Диду, а диду, — рядом со стариком шла стайка местных мальчишек. — Расскажи, расскажи.

Старик кряхтел, но держался. В темноте было не видно, как он что-то тихо шептал.

— Диду, кази! — снова дернула его за рукав какая-то кроха. — Кази про боженьку! Кази! Диду, кази про боженьку!

Тот тяжело вздохнул и, погладив по голове прильнувшего к нему карапуза, проговорил:

— Ладно, шалопаи, ладно… Только чур не сопеть! Хорошо, пуговка?! — маленькая лохматая головка быстро закивала. — Смотри тогда у меня…

Они чуть отстали от остальных. Мальчишки и девчонки обступили старика со всех сторон, просительно вглядываясь в него своими блестящими глазками.

— Э…, — сначала прошептал и сразу чуть громче продолжил. — Благодать нас великая посетила, — он осторожно огладил окладистую бороду. — Не ждали мы и не гадали про такую милость божью…

Ребетня напряженно сопела.

— Явил он нам свой лик в виде живого Дуба, — топот ног ушедших вперед становился все тише и тише. — Правильно люди говорят, что только в годину великих испытаний проявляется божья милость. Как только Господь увидел, сколько на нашу долю выдалось страданий и несчастий, так сразу …

— А я тебе говорю, это самый обыкновенное дерево! — кто-то яростно шептал за спиной старика. — Де-ре-во! Ты понял!

— Да. Нет! — с точно таким же упрямством в голосе настаивал второй. — Откуда же тогда чудеса?

— Дурак! Не могут быть от дерево чудеса!

— Сама дура! Все видели!

Старик замолчал и резко повернулся. Даже в темноте, было видно, что спорщиками были двое — высокий как каланча мальчик и полненькая девочка.

— Что раскричались? — с усмешкой спросил старик. — Вас и немцы вон поди услышали… Говорил же я вам, не перебивайте! Пионэры!

Он отвернулся от них и продолжил:

— Главное хочу вам рассказать, — в его голосе прибавилось таинственности. — Не каждому он помогает, — в установившейся тишине отчетливо послышалось чье-то скептическое хмыканье. — Будьте чисты душой, — его ладонь с нежностью погладила мальчонку справа и чуть потрепала девчушку слева. — Не обижайте никого не заслуженно ни в мыслях ни в поступках…

Произносимые в июньской ночи необычные, казалась бы всем знакомые слова, звучали в этот момент совершенно по иному. Они напоминали собой клятву, произносимую перед отправкой на великую битву.

— … Не обижайте ради забавы ни человека, ни животного, ни птахи малой, ни крохотного кузнечика, — он говорил медленно, немного растягивая слова. — Каждый свой поступок оценивай, словно он последний. — он остановился на миг и повернул в сторону недавно спорившей парочки. — Ведь он действительно может стать последним…

— А боженька Дуб добрый? — маленькая девчушка нетерпеливо дернула старика за штанину, когда он снова начал ударяться в давно избитые наставления. — Диду, он добрый?

— Иди-ка сюды, — с кряхтением он взял на руки девочку. — А як же! Конечно, добрый! И деток сильно любит. Вон братика твово старшего, Митьку, кто вылечил от водянки? Чуть поносом весь не изошел, а теперь вон посмотри, какой молодец! Жених, да и только!

Вся малышня сразу же посмотрела на идущую впереди стайку молодежи по-старше, в центре которой шел высокий широкоплечий парень.

— Видите?! Вот! — довольно произнес дед. — А кто Кондрата лечил. Когда его германцы в городе побили шибко? Это все он, наш защитник!

— Что же вы нас обманываете, дедушка? — вновь раздалось из-за его спины, где в стороне от всех шла давнишняя спорщица. — Бога нет! А этого всего лишь дерево! — Дарья Симонова, дочка одного из ответственных работников Минского горкома, заставшая начало войны в деревне у бабушки, была просто возмущена. — Как вы можете? А еще взрослый! Я все папе расскажу.

Старик на мгновение сбился с шага. Казалось, что он обо что-то споткнулся.

— Так, что это мы плетемся еле-еле! — вдруг рассерженно произнес он, оглядывая темные фигуры вокруг себя. — Хватит на сегодня рассказов! А ну-ка, ребетня, давай, нагоняй остальных! Ночь уж давно на дворе, а мы все гутарим…

Те, что постарше, сразу же припустили по дороге в сторону уже видневшегося села. Остальные, двое мальчиков лет четырех и кроха на его руках, остались вместе со стариком, который после своего грозного окрика медленно пошел за ними.

— И все равно, вы обманщик! — вдруг раздался знакомый негодующий голос. — Это все сказки! Не могут деревья лечить людей! — пятиклассница, воспитанная в семье партработника средней руки, прекрасно разбиралась в том, что было «белым», а что «черным». — Враки все это, враки! — выговаривала она безапелляционным тоном — точно таким же, каким любил говорит ее отец, обсуждая чьи-то промахи и неудачи. — Это же дерево! Самое обыкновенное дерево! Что же вы молчите?

Дед ковылял также неторопливо, как и раньше. Осторожно держа прикорнувшую на его плече малютку, он, казалось, совершенно не слышал о чем, говорила маленькая бунтарка.

— Что? — настойчиво спрашивала она, выйдя из-за спины. — Зачем вы нас обманываете? Я вас спрашиваю? — привыкшая к особому отношению как со стороны сверстников, так и со стороны взрослых, девочка никак не могла принять такое поведение. — Что вы молчите? — она схватила его за рукав и дернула, разворачивая в свою сторону. — Ну!? — ее ножка в лакированном сандале требовательно ударила по земле.

Далеко обогнавшие их взрослые и остальная ребетня уже скрылись в селе. Они — старик, трое малышей и Дарья — остались на дороге одни.

— А что ты хочешь услышать? — вдруг хрипло спросил старик, резко останавливаясь и наклоняясь к ней. — Что?! — его скрытая темнотой фигура излучала неприкрытую угрозу. — Спроси, и я отвечу…

Девочка вздрогнула, но рукав не отпустила. Ее глаза упрямо блеснули.

— Почему вы нас обманываете? — негромко повторила она свой вопрос.

— Я?! — старик искренне удивился вопросу, словно услышал его в первый раз. — Я никого не обманывал… Я говорил чистую правду, просто каждый слышал только свое, собственное, что понятно ему и больше никому другому…, — он странно оглядел прильнувших к нему ребятишек. — …

89

Белоруссия. Лес.

Трое человек уже четвертый день пробирались по лесу, который выглядел так, словно человеком здесь и не пахло вовсе.

— А ты, Андрюха, ведь прав оказался, — высокий, худой красноармеец в рванной гимнастерке. — Без этого ведь пропали бы здесь, — тяжело дыша он кивнул головой на третьего, который мягко, словно невесомо, шел впереди них. — Я ведь городской сам-то… В Ленинграде жил. Лес-то, как говориться, только на картинке и видел, — с кряхтением он перелез через очередной завал из полусгнивших стволов деревьев. — А ты откуда?

Второй, с черной повязкой на глазу, не сильно его подтолкнул, отчего долговязый буквально перелетел через завал.

— Я тоже городской. Из Самары, — проговорил тот, стараясь не отставать от своего проводника. — Хотя с батей в лес не раз выбирался… За грибами там, ягодами, — он коснулся рукой коры просто монументального дуба, за которым скрылся их товарищ. — Правда, такого не встречал…, — с удивлением пробормотал он, далеко назад закидывая голову и стараясь рассмотреть верхушку кроны великана. — Это настоящая тайга!