Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они, действительно, были давно знакомы. С лета девятнадцатого, и с тех пор несколько раз мельком встречались.
— А фотографий ваших у меня нет, — упрекнул Колена Слащёв.
— Нехорошо. Будем понемножку исправляться. Оставьте мне свой адрес.
— Адрес? — удивленно переспросил Слащёв. — Знаете, а у меня никогда не было адреса.
— Но вы же куда-то собираетесь ехать?
— В Италию, в Анкону, — и затем Слащёв пояснил. — Нет-нет. Я не еду. Только жена и дочь.
— А вы?
— Я не сейчас. Несколько позже. Понимаете, русские постепенно покидают Турцию.
— Правильное решение. Еще полгода — и Константинополь сильно опустеет. Европа принимает не только русских, — и затем Колен спросил: — Так вы хотели бы в Италию?
— Да. В Анкону. И как можно быстрее.
— У нас с вами разное понимание слова «быстрее». Через неделю мы отправим комфортабельный пароход. Места пока есть.
— Мне нужно сегодня. Ну, на крайность, завтра, — сказал Слащёв.
— Что так срочно?
— Я должен уехать в командировку, она может затянуться. Я не хочу оставлять жену и дочь в одиночестве.
— Понимаю. Но, к сожалению… — Колен, разговаривая, рылся в своих папках, что-то искал. — Завтра ничего нет. Послезавтра в Равенну отправляется грузо-пассажир. Он взял восемь человек. Есть одно свободное место.
— Дочь совсем маленькая. Пока еще от силы четверть человека.
— Думаю, можно договориться. Но вот вопрос: захотят ли они сделать остановку в Анконе?
— Да! И еще визы, — вспомнил Слащёв. — Они ведь нужны завтра?
— Визы? Какие визы? Мы пока еще обходимся без бюрократии.
Вернувшись домой, Слащёв первым делом зашел в Марусину комнату, где возле колыбельки подремывал Пантелей.
— Скажи, старый разбойник, ты можешь представить пред мои глаза Нину Николаевну?
— Дак она ж на работи, — удивился Пантелей. — Но ежли алюром, то можно. Она туточки, недалеко.
— Сбегай к ней. Пусть на минуту придет домой.
— Приспичило. Дождаться вечера не можете? — стал привычно ворчать Пантелей.
— Но-но! А то в рядовые разжалую.
— Дак я усю жизню рядовым справно служу. Хучь бы до ехрейтора возвысили.
— Делай, что велено! И не рассуждай!
— Слухаюсь, господин енерал, — нарочито вытянулся Пантелей и приложил руку к непокрытой голове. — А вы тем часом, пока я летаю, в хате подметить, молоко закипятить, пелюшки простирнить — и отдыхайте.
— До чего ж ты противный старик! — незлобиво огрызнулся Слащёв.
— С измальства карахтер у меня така.
Через полчаса прибежала запыхавшаяся Нина.
— Что случилось?
— Ровным счетом ничего. Побеседовать с тобою захотелось.
— Что, нельзя было вечером?
— Во! И у тебя «карахтер», как у Пантелея. Сядь! И слушай! Хочу довести до твоего сведения приказ.
Нина села, насмешливо глядела на мужа: что за шутку он на этот раз «отчебучит».
— Так вот! Пойдешь сейчас до твоего жирного кота и попросишь расчет! Сегодня же! Не то, скажешь, муж придет для беседы.
— Ты что, наследство получил? — насмешливо предположила Нина.
— Пока не получил! Не от кого.
— Ну, и как же жить будем?
— Пока чуть-чуть поживем порознь. Вы с Маруськой послезавтра уезжаете в Анкону.
— Долго думал? — все еще полагая, что это какая-то шутка мужа, с издевкой спросила она.
— Нет, не долго. Возможно, мне придется на какое-то время уехать. Оставлять вас здесь одних я не хочу. И не могу.
— По-моему, ты сходишь с ума, — начиная понимать, что это никакая не шутка, что это серьезно, испуганно сказала она. — Это ж надо придумать: послезавтра.
— Другой возможности не будет. Документы я выправил, — и он положил перед нею «нансеновский паспорт». — Там вкладыш на Маруську.
— Опомнись, Яша! Что ты придумал? Куда я поеду?
— В Анкону, до родни.
— Да кто ж нас там примет? У них у самих девять душ, да еще нас двое.
— Примут. Скажешь, скоро я приеду. Недели через две.
— Что ты творишь! Я не хочу от тебя уезжать! Не могу-у! — залилась слезами Нина. — Вместе будем! Я работаю, не пропадем!
— Не в этом дело.
— А в чем? В чем?
Слащёв пересел поближе к Нине, положил свою руку ей на плечо:
— Юнкер Нечволодов! Ты всегда была послушной. Ты всегда выполняла все мои приказы. Прошу тебя, выполни и этот, может быть, последний.
— Яша! Не говори так! Мне страшно!
— Понимаешь, я понял: так жить, как мы живем сегодня, нельзя. Это не жизнь, а существование. Хочу что-то изменить, но не могу. За тебя боюсь, за Маруську.
— Не надо, Яша! Я не хочу никаких перемен. Будем жить, как все люди.
— Нет, Нина! Ты меня знаешь: я так решил, — твердо сказал он. — И не плачь, пожалуйста. Не рви мне сердце! Если все хорошо получится, приеду за вами. А нет — хуже чем сейчас, вы нигде жить не будете… И верьте, я приеду! Я обязательно за вами приеду!
Нина хорошо знала своего мужа: если он что-то решил, его трудно бывает переубедить. Он с трудом принимал чужие доводы и упрямо отстаивал свои.
Первый раз в их совместной жизни она взбунтовалась, Но по его тону поняла, что он принял окончательное решение и уже ни споры, ни плач, ни мольба не смогут на него повлиять.
Весь следующий день прошел в хлопотных домашних сборах. Заплаканная Нина обреченно перебирала свои вещи, ненужные отбрасывала в угол комнаты.
Долго рассматривала свои кавалерийские галифе с кожаными вставками и тоже отбросила. Туда же полетели хромовые сапоги со шпорами, гимнастерка с необычными «юнкерскими» погонами. Их придумал когда-то давно Слащёв, они были утверждены самим Врангелем. Таких погон больше ни у кого не было. Впрочем, и таких юнкеров тоже.
Слащёв вошел в комнату, посмотрел на печально сидящую возле полупустого раскрытого чемодана Нину, обратил внимание на небрежно сваленную в угол кучу ее армейской одежды.
— Ну, что? Собралась?
— Да.
— А почему чемодан пустой?
Нина молча наклонилась и извлекла из кучи армейскую гимнастерку, показала мужу и снова зашвырнула ее в угол. Потом так же подняла галифе, сапоги со шпорами, и все это, показав Слащёву, тоже послала в угол. После всего этого спросила:
— Ты думаешь, мне еще когда-нибудь придется воевать?
Он не ответил.
Жены Мустафы, которых никто из них ни разу не видел, тоже стали дружно собирать Нину в дорогу. Одной еды и сладостей наложили большую коробку, и затем принялись за одежду.
Когда утром следующего дня они выставили во двор все подарки, собранные ими для Нины и Маруси, коробок и узлов набралось порядочно. Главным образом, здесь было все для Маруси: пеленки и распашонки, кофточки, пинетки, одеяльца, бутылки, горшочки, подушечки и даже целая гора игрушек — целых два больших саквояжа. И еще подарили красивую самодельную колыбельку. И хотя Маруся из нее уже почти выросла, решили, что еще месяц-другой она может спать в ней, а там хороший мастер сделает из нее удобную большую кроватку.
Оглядев все выставленное во двор имущество, Мустафа куда-то сходил и приехал ко двору на телеге, правил которой угрюмый турок в натянутой по самые глаза феске. С телеги он не сошел и, сидя на облучке, терпеливо ждал, когда установят в телегу все вещи.
В порт они пошли пешком, вслед за телегой.
В порту возчик тоже не сошел с телеги и за все время разгрузки тоже не проронил ни слова. Так, молча, и уехал
Пантелей и Мустафа перенесли вещи на старый, облезлый и дурно пахнущий чем-то горелым, пароход, словно в насмешку названный «Викторией». Слащёв провожал Нину и нес на руках Марусю. Ей пароход явно понравился. Она с молчаливым восторженным удивлением рассматривала этот крикливый, суетливый и новый для нее мир. Иногда она показывала пальчиком на что-то, ее поразившее, и степень своего удивления выказывала одним коротким, но произнесенным с разными интонациями, словом «О-о».
Лишь когда пароход издал не по чину низкий басовитый гудок, извещающий об отправлении и все стали прощаться, Мария подняла громкий и безутешный рев. И никакие уговоры и увещевания, никакие конфеты и пряники не могли ее успокоить. Она отказывалась идти на руки к Нине, и изо всей своей крохотной силы цеплялась за пиджак и руки отца. Уходя с парохода, уже на сходнях, Слащёв украдкой грубо вытер кулаком лицо — не хотел, чтобы кто-то увидел его нечаянную слезу.
Домой они вернулись незадолго до полудня. Пантелей и Мустафа тут же разошлись по своим делам. А Слащёв стал неторопливо обходить опустевшее жилище. Оно вдруг показалось ему пустынным и чужим, словно обворованным. Под ногами валялся забытый гуттаперчевый клоун с глупо размалеванным лицом. В другой комнате обнаружил Зизи. Она выбралась из-под кровати и, радостно виляя хвостом, бросилась к Слащёву.
— Что, дурочка, решила, что тебя забыли? — он подхватил ее на руки и пошел дальше. Подобрал с пола разбросанные и забытые Ниной чисто женские мелочи: гребешки, заколки, носовые платочки, разложил все это на подоконнике.
- Мертвые сраму не имут - Игорь Болгарин - О войне
- Пробуждение - Михаил Герасимов - О войне
- Запасный полк - Александр Былинов - О войне
- Зимняя война - Елена Крюкова - О войне
- Бенефис Лиса - Джек Хиггинс - О войне
- Записки секретаря военного трибунала. - Яков Айзенштат - О войне
- Игорь Стрелков. Ужас бандеровской хунты. Оборона Донбаса - Михаил Поликарпов - О войне
- Величайшее благо - Оливия Мэннинг - Историческая проза / Разное / О войне
- НЕ МОЯ ВОЙНА - Вячеслав Миронов - О войне
- Мариуполь - Максим Юрьевич Фомин - О войне / Периодические издания