Любимая женщина Кэссиди; Медвежатник; Ночной патруль - Дэвид Гудис

Тщедушный человечек снова взглянул на старомодные карманные часы:

– Меньше чем через два часа наступит день. Если вы подождете до этого момента…

– Нет, – отрезал Кори и направился к выходу.

– Как ваш друг, я настаиваю, – проговорил Карп. – Я приготовлю кофе.

– Кофе? – Кори снял руку с дверной ручки. – Кофе я бы выпил.

– Я сейчас приготовлю, – откликнулся коротышка и занялся крошечной плитой с одной горелкой, растапливаемой углем, которую он вытащил из угла комнатушки.

На полу рядом с кроватью стоял стеклянный кувшин, наполовину наполненный водой. Карп налил немного воды в кастрюльку и поставил ее на плиту. Из–за книжной полки он достал пару чашек, два блюдца и ложки, крошечную сахарницу и банку растворимого кофе. На банке этикетки не было. Карп поднял ее и показал Кори:

– Это мой собственный сорт. Я разбиваю молотком кофейные зерна, которые заимствую то здесь, то там – разных турецких и сирийских сортов и так далее. Конечно, это требует значительных затрат времени и усилий. Молоток – неудобный инструмент, и я серьезно подумываю отказаться от него и прибегнуть к ступке и пестику. Но с другой стороны…

– Извини, – прервал его Кори. Он сидел на краю постели и обшаривал карманы. – У меня кончились сигареты. У тебя не найдется?

– Сколько угодно, – ответил Карп, опять подошел к книжной полке, сунул руку за нее и извлек картонную коробку, в которой лежало несколько сложенных листков папиросной бумаги и бумажный пакет, набитый табаком. Проворные пальцы Карпа принялись за работу.

– Откуда ты берешь табак? – поинтересовался Кори.

– От поставщиков, – отвечал Карп, что подразумевало, что он подбирает окурки на улице.

С фантастической скоростью и точностью тщедушный человечек скрутил две сигареты. На плите закипела вода, и он сварил кофе. Какое–то время они молча пили кофе и курили.

Наконец Карп заявил:

– Я хочу вам кое–что сказать. То есть я считаю, что вы вправе быть проинформированным…

– О чем?

– Обо мне, – ответил тщедушный человечек.

Кори посмотрел на него. На лице Карпа отразилась тоска, согретая еле уловимой печальной улыбкой.

Карп продолжал:

– Из нашей договоренности, с обещанием взаимного уважения и доверия, следует, что никто ничего не утаивает, ровным счетом ничего. Также из нее следует, что сказанное в стенах этой комнаты останется в ее пределах. Я понятно выражаюсь?

Кори кивнул.

Коротышка отхлебнул кофе, неторопливо затянулся, выпустил дым и сказал:

– На самом деле меня зовут не Карп.

Снова воцарилось молчание. Потом Карп продолжил:

– Суть в том, что это сокращение от моего настоящего имени. То есть вынужденное сокращение имени, вызванное необходимостью приспособиться к окружающей среде, чтобы обеспечить мне выход из камеры, обитой звукоизоляционным материалом. – Извини, – сказал Кори, – твои выражения выше моего понимания.

– Хорошо, попробуем иначе. – И тщедушный человечек заговорил так, как говорит обычный обитатель предместья или завсегдатай забегаловки: – Дело в том, что Карп когда–то был Генри К. Карпентером с женой и четырьмя детьми, изрядными владениями на Мэйн–Лайн. Банковские вклады, унаследованные от моего старика, приносили где–то около тридцати кусков в год. К тому же он оставил мне старинную картонажную фабрику. Семейство владело ей со времен Йорктаунской кампании или вроде того. Поэтому жизнь для меня была сладкой с самого начала. От меня ничего не требовалось – только плыть по течению. Вот что значит быть Карпентером. Частная школа в Швейцарии, потом Дартмутский колледж и полуторагодовое кругосветное путешествие. Билеты на пароходы только в первом классе, номера в лучших отелях. После этого по семейной традиции я стал членом клуба, для вступления в который требуется аристократическое происхождение. И конечно же все это воспринималось мной как само собой разумеющееся. В те времена все, что со мной происходило, было просто замечательным. Особенно то, что произошло немного позже, – четверо маленьких Карпентеров и их мать.

Карп надолго замолк. Он смотрел в стену, но его взгляд был устремлен сквозь нее – за фасад дома, за мощенную камнями улицу, за все улицы и проулки предместья – куда–то вдаль.

Потом он заговорил вновь:

– Я вам скажу о ней одно: это был уникальный случай. Или явное исключение из правил, поскольку, когда женишься на девушке, которую выбрало для тебя твое семейство, это скорее деловая сделка, чем что–то другое. Это нечто совсем иное, чем женитьба по своему выбору, и я имею в виду не только спальню, но и общение. Но позвольте мне вам сказать: те девять лет, что я прожил с этой женщиной, были годами полного счастья. Эта женщина словно сошла с картины Рафаэля. Я вам говорю: она была из другого мира. И вот однажды летом, теперь уже двадцать три года назад, она посадила детишек в машину, всех четверых. И они поехали к морю. По той дороге, что идет по набережной высоко над рекой… – Карп на мгновение закрыл глаза. Его лицо ничего не выражало. – Имелся только один свидетель. Какой–то фермер. Он утверждал, что это был наезд, и виноватый с места происшествия скрылся. Он не мог описать грузовик, говорил только, что тот был большим и мчался на предельной скорости. Водителя грузовика так и не нашли. Но тот фермер видел, что грузовик ехал за автомобилем, потом, обгоняя, задел его, и автомобиль свалился с набережной в реку на глубину сорока футов. Со всеми пятерыми, – уточнил Карп. – Внизу было сорок футов воды, а машина превратилась в груду искореженного металла. Через несколько дней автомобиль подняли, и я увидел то, что осталось в салоне. Меня не пускали, но я настаивал, и им пришлось вколоть мне успокоительное.

Кори поморщился.

Тщедушный человечек продолжал:

– Все списали на несчастный случай. Но, знаете ли, я в это не верю. Конечно, это мог быть и несчастный случай. То есть я хочу сказать, доказательств обратного нет. К тому же в то время я был несколько не в себе и не сумел сформулировать четко свои предположения. Но потом, несколько лет спустя, я стал размышлять о случившемся. Я старался гнать от себя эти мысли, убеждал себя, что это бесполезно, потому что я никогда не узнаю наверняка, был ли это несчастный случай или нет.

Кори скорчил недоуменную гримасу.

– Итак, я не знал этого тогда, не знаю сейчас и никогда не узнаю, – проговорил Карп. – Но я могу сказать со всей определенностью: если это не был несчастный случай, это было заказное убийство.

– Но почему?

– Судя по обстоятельствам, – ответил Карп. – Моя жена занималась общественной деятельностью. И не так, как это представляют в светских новостях – все сидят за столом на ленче и улыбаются фотографу. Моя жена была настоящей труженицей. Она отдавалась этому делу вся. Но назвать ее труженицей – значит ничего не сказать. Потому что она была защитницей. Она защищала бедных и обездоленных, тормошила инспекторов по здравоохранению и строительству, а особенно пожарных. Она призывала их самим отправиться в предместье и увидеть все собственными глазами и…

– Погоди, – вмешался Кори, – какое предместье?

– Это самое, – пояснил Карп. – «Болото».

Постепенно недоумение исчезло с лица Кори. Он сощурился и отвел взгляд в сторону.

– Кто–нибудь наверняка говорил ей, – буркнул он, – что «Болото» очистить невозможно. – А потом, уставившись на тщедушного человечка, спросил: – А ей не угрожали?

– Всего один раз. Да это и не очень походило на угрозу. Больше – на предложение дружбы.

– Гроган?

Карп медленно кивнул. Он смотрел сквозь стену, словно видел предместье двадцать три года тому назад, когда Уолтер Гроган, сметя всех своих конкурентов, взял его в свои руки, устанавливая плату за жилье, цены на прокладку водопровода, на пожарные огнетушители, которыми большинство жителей не могли обзавестись, потому что у них не было денег, и даже проценты с залогов. И почти каждый, кто пользовался услугами ростовщика, вместо того чтобы заплатить долги зеленщику, аптекарю или врачу, оставлял полученные деньги в баре забегаловки. Все это читалось в глазах Карпа, пока он кивал.

– Выглядело все очень по–дружески. Жена мне рассказывала. Говорила, что Гроган приглашал ее на ленч, а она отказалась. Тогда он стал рассыпаться в любезностях, заявил, что восхищается той работой, которую она ведет, но что в этом предместье в ней не нуждаются. Люди, живущие на болотах, не хотят никаких перемен. А потом добавил, что многие возмущены тем, что она приходит и стучится к ним в дома, и выразил надежду, что его слова ее не обидят. Короче говоря, он вежливо дал ей понять, что, если она не хочет неприятностей, пусть держится подальше от «Болот». Но она не сдавалась. А несколько недель спустя она оказалась в могиле. И дети вместе с ней. Это было выше моих сил. Я пытался покончить с собой и в конце концов спятил, так что меня отправили в психушку. Сказали, что я неизлечим.