План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

После чего Риббентроп «потерял невозмутимость». Он так и не согласился говорить с Гитлером, но, прощаясь с Гудерианом, сказал: «Послушайте, этот разговор останется между нами, не так ли?»[126]

После ухода Гудериана министр иностранных дел, по-видимому, поразмыслил над тем, что ему было сказано. Потому ли, что он сомневался в обещании Гудериана сохранить их разговор в тайне или из чувства верности фюреру, на которое он ссылался, Риббентроп решил нарушить данное им слово и уселся, чтобы собственноручно записать содержание разговора. Он не назвал начальника штаба по имени, но написал о нем как об «офицере исключительно высокого ранга на действительной службе, в настоящее время занимающего самый ответственный пост».

В тот вечер Гудериан случайно опоздал на совещание с Гитлером, и когда он вошел в конференц-зал, фюрер уже говорил «громко и возбужденно», как раз распространяясь на тему основного приказа № 1 (который запрещал обсуждать свою работу с какими-либо другими лицами, если такие сведения не являются необходимыми для выполнения собственных официальных обязанностей). Когда Гитлер увидел Гудериана в конце комнаты, он продолжал, «еще больше повысив голос»: «Так что, когда начальник Генерального штаба отправляется к министру иностранных дел и информирует его о положении на Востоке с целью добиться перемирия на Западе, он ни больше ни меньше как совершает государственную измену!»

Учитывая судьбу других членов корпуса штабных офицеров, которых подозревали в совершении этого преступления в предшествующие месяцы, мы не можем не воздать должное смелости Гудериана, который не только не растерялся и не стал оправдываться, но тут же начал снова напирать на Гитлера со своими аргументами. С точки зрения его личной безопасности это оказалось самой лучшей политикой, потому что Гитлеру пришлось перейти к обороне и он категорически отказался обсуждать этот вопрос. Но не раньше того, как вначале объявил, что этот инцидент – еще один пример ненадежности профессиональных солдат, ставящих свое понимание национальных интересов превыше диктатов «верности» фюреру и партии.

Когда поступили сводки боевых действий за день, стало очевидно, что сама сила обстоятельств с одинаковым равнодушием давит и на солдат, и на членов партии. В особенности неутешительны были сводки с фронта «национального вождя». Принятие двадцати с лишним дивизий, которые должны были поступить в соответствии с приказами по новой группе армий, оказалось непосильной нагрузкой для штаба с недостаточно компетентными работниками. Возникающие трудности приводили к локальным тактическим провалам, еще более подтачивавшим фронт. Особенно серьезным было положение 111-й танковой дивизии, которая вместе с двумя слабыми пехотными дивизиями находилась на позиции к югу от Мариенвердера на правом берегу Вислы и была застигнута врасплох возобновлением наступления русских.

Двухдневное затишье в этом секторе было результатом одной из тех молниеносных переподчинений войск, которыми теперь так умело пользовались русские. После их соединения у Грауденца, Жуков передал командование района восточнее верхней Вислы Рокоссовскому. Рокоссовский взял три корпуса из 2-й танковой армии Богданова, направив их вдоль германского фронта из района Мазурских болот. На бумаге эта группировка имела численность свыше 3 тысяч танков. Скорее всего, износ и потери на этой четвертой неделе наступления русских уменьшили эту цифру примерно наполовину, и когда Рокоссовский начал атаку силами первого прибывшего корпуса, четырьмя танковыми бригадами, полная его численность была не более 450 Т-34. Но 111-я танковая дивизия тоже имела большой некомплект: в ней была только одна рота «пантер» неполного состава и 5 рот танков IV (с длинноствольными 75-мм пушками). В противотанковом батальоне на ходу было только 9 противотанковых орудий и 11 прицепных 88-мм пушек. Даже сделав некоторые допуски в пользу дополнительной артиллерийской поддержки, оказываемой двумя пехотными дивизиями, ясно, что у русских было преимущество 3:1 по мощности артиллерии и даже еще большее – в подвижности. Это преимущество было не настолько велико, чтобы обеспечить абсолютную гарантию успеха против решительного сопротивления, но мощь дополнительного фронтального нажима Богданова силами двух танковых бригад в последующие два дня делала такой успех почти несомненным.

Однако быстрота реакции – это самое последнее, чего можно было ожидать от группы армий «Висла». 111-я танковая дивизия послала донесение о начале русской атаки в 4:35 утра 26 января, но весь день вела бой без всякого руководства. Гудериан отметил в своем дневнике, что служба связи Гиммлера «не функционировала» и что «начало давать себя знать отсутствие организации». Оба замечания совершенно справедливы, но эти недостатки усугублялись еще кое-чем. В день начала наступления Гиммлер решил перенести свой штаб на 60 миль назад, в Орденсбург Крёссинзе. К ночи 111-я танковая дивизия, на протяжении 14 часов лишенная всякой связи со штабом группы армий (находившимся в состоянии междуцарствия после снятия Рейнгардта и прибытия Рендулича), отошла ночью на восток, взяв в сторону. Это было сделано очень своевременно, потому что на рассвете 27 января вторая из танковых бригад Богданова начала наступление по оси, эшелонированной к северо-востоку от направления первого удара. Русские прошли через остатки арьергарда 111-й танковой дивизии и прижали обе пехотные дивизии обратно к Висле. К полудню советские танки прошли через Мариенбург, и их головные части приближались к Мюльхаузену, находящемуся менее чем в 20 милях от Балтийского моря.

Соответствующая штабная работа и объективная оценка разведывательных данных позволила бы немцам установить две вещи. Во-первых, что наступление ведется под руководством Рокоссовского, а не Жукова; во-вторых, что оно не является продолжением продвижения на запад в Померании, а ударом по северной оси, нацеленным на блокирование немецких сил в Восточной Пруссии. Но в этот решающий день 27 января офицеры СС, находившиеся на ключевых постах в штабе армейской группы, в спешке и смятении неслись по дороге от Диршау к Орденсбургу Крёссинзе. Обстановка отнюдь не способствовала размышлениям и анализу. В результате, когда ночью Гиммлеру доложили о глубине наступления русских, он приказал эвакуировать всю позицию – всю линию, идущую с севера на юг, от Торуни до Мариенвердера. Это означало, что сильный северный «якорь» – позиция на нижней Висле – был сдан перед лицом воображаемой угрозы. Ибо в действительности русское наступление не было направлено против фронта группы армий «Висла», а шло параллельно ему. Если бы не поспешное отступление Гиммлера, русский коридор к Балтике был бы так ограничен, что можно было бы добиться вывода основной массы дивизий из Восточной Пруссии, а вместе с этим получить возможность разбить острие русского клина, проникшего на такую глубину. Но вышло так, что германский фронт снова развалился, и группу армий «Висла» оттеснили назад на позицию, где на нее навалилась ответственность за северный фланг и за жизненно важный центр.

Бедственное положение войск «национального вождя» усугубилось одновременно произошедшими событиями на южной оконечности границы армейской группы. Здесь местность между реками Одер и Варта была защищена линией постоянных оборонительных сооружений, многие из которых были построены еще в конце 1920-х годов силами для защиты от Польши, в период перед отказом от Версальского договора. Они были хорошо распланированы и добросовестно построены, но большая часть орудий была снята и перенесена к Атлантическому валу в 1943 году. В ноябре и декабре на этой позиции были дислоцированы 4 полка фольксштурма, которые занялись расчисткой полей обстрела и кое-где установкой мин. Боевая ценность этого гарнизона, даже при наличии необходимой вооруженности этой позиции, была крайне сомнительной. Большинство составляли инвалиды и пожилые, плохо подготовленные и дисциплинированные. Они подчинялись не вермахту, а партийным чиновникам, которые сами не имели военного опыта и не блистали личной храбростью.

Но тем не менее по числу состоявших на довольствии эта позиция и ее гарнизон выглядели удивительно солидно, и в эти тяжелые последние дни января и группа армий «Висла», и группа армий «Центр» начали надеяться на «позицию на Варте», причем одна опирала на нее свой южный фланг, а вторая – северный. Пока Познань, в 30 милях отсюда на восток, продолжала держаться, можно было думать, что волна русского наступления разобьется о город и не ударит полной силой против шаткого фольксштурма. Но к 27 января стало ясно, что колонны Жукова обтекают город и что их коммуникации, идущие по мерзлой земле, почти совсем не страдают. 28 января русские отвоевали свой первый плацдарм за Одером у Любина, и было очевидно, что в течение ближайших двух суток по «позиции на Варте» будет нанесен полновесный удар. На эту позицию был переброшен 5-й корпус СС (на самом деле разнородное сборище антипартизанских частей, недавно прибывших из Югославии). Но прежде чем он успел закрепиться, его командир, группенфюрер Вальтер Крюгер, находившийся в рекогносцировке, был захвачен русскими в плен, а в его машине была найдена карта всей позиции. На рассвете по обороне фольксштурма прокатилась атака русских, а во второй половине 30 января советские танки прошли через Швибус и Цюллихау.