Собрание сочинений в пяти томах. Том третий - Иван Ефремов

Люди медленно побрели к электробусам, оглядываясь то на небо, то на место отлёта, сделавшееся вдруг поразительно безжизненным, точно здесь возродилась хаммада Эль Хомра — ужас и бедствие путников прошлых времён.

В южной стороне горизонта загорелись знакомые звёзды. Все взгляды обратились туда, где поднялся голубой и яркий Ахернар. Там, у этой звезды, окажется «Лебедь» после восьмидесяти четырёх лет пути со скоростью девятьсот миллионов километров в час. Для нас восемьдесят четыре, для «Лебедя» — сорок семь лет. Может быть, там они создадут новый мир, тоже красивый и радостный, под зелёными лучами циркониевой звезды.

Дар Ветер и Веда Конг догнали Чару и Мвена Маса. Африканец отвечал девушке:

— Нет, не тоска, а великая и печальная гордость — вот мои ощущения сегодня. Гордость за нас, поднимающихся всё выше со своей планеты и сливающихся с космосом. Печаль — потому что маленькой становится милая Земля… Бесконечно давно майя — краснокожие индейцы Центральной Америки — оставили гордую и печальную надпись. Я передал её Эргу Ноору, и тот украсит ею библиотеку-лабораторию «Лебедя».

Африканец оглянулся, заметил, что его слушают подошедшие друзья, и продолжал громче:

— «Ты, который позднее явишь здесь своё лицо! Если твой ум разумеет, ты спросишь: кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю, спроси любовь. Спроси землю, землю страдания и землю любимую. Кто мы? Мы — земля!» И я тоже — насквозь земля! — добавил Мвен Мас.

Навстречу бежал Рен Боз, прерывисто дыша. Друзья обступили физика и узнали небывалое — первое соприкосновение мысли двух исполинских звёздных островов.

— Мне так хотелось успеть до отлёта, — огорчённо сказал Рен Боз, — чтобы сообщить об этом Эргу Ноору. Он ещё на чёрной планете понял, что спиралодиск — звездолёт чрезвычайно далёкого, совсем чужого мира и что этот странный корабль летел очень долго в космосе.

— Неужели Эрг Ноор никогда не узнает, что его спиралодиск из таких чудовищных глубин Вселенной — с другой галактики, с туманности Андромеды? — сказала Веда. — Как горько!

— Он узнает! — твёрдо сказал Дар Ветер. — Мы попросим у Совета энергию на особую передачу, через спутник тридцать шесть. «Лебедь» будет доступен нашему зову ещё девятнадцать часов!

1955–1956 гг.

Москва — Мозжинка — Коктебель — Москва

ЗВЕЗДНЫЕ КОРАБЛИ

повесть

Глава первая

У ПОРОГА ОТКРЫТИЯ

— Когда вы приехали, Алексей Петрович? Тут много людей вас спрашивали.

— Сегодня. Но для всех меня еще нет. И закройте, пожалуйста, окно в первой комнате.

Вошедший снял старый военный плащ, вытер платком лицо, пригладил свои легкие светлые волосы, сильно поредевшие на темени, сел в кресло, закурил, опять встал и начал ходить по комнате, загроможденной шкафами и столами.

— Неужели возможно? — подумал он вслух.

Подошел к одному из шкафов, с усилием распахнул высокую дубовую дверцу. Белые поперечины лотков выглянули из темной глубины шкафа. На одном лотке стояла кубическая коробка из желтого блестящего, твердого, как кость, картона. Поперек грани куба, обращенной к дверце, проходила наклейка серой бумаги, покрытая черными китайскими иероглифами. Кружки почтовых штемпелей были разбросаны там и сям по поверхности коробки. Длинные бледные пальцы человека коснулись картона.

— Тао Ли, неизвестный друг! Пришло время действовать.

Тихо закрыв дверцы шкафа, профессор Шатров взял потертый портфель, извлек из него поврежденную сыростью тетрадь в сером гранитолевом переплете. Осторожно разделяя слипшиеся листы, профессор просматривал через увеличительное стекло ряды цифр и время от времени делал какие-то вычисления в большом блокноте.

Груда окурков и горелых спичек росла в пепельнице; воздух в кабинете посинел от табачного дыма.

Необычайно ясные глаза Шатрова блестели под густыми бровями. Высокий лоб мыслителя, квадратные челюсти и резко очерченные ноздри усиливали общее впечатление незаурядной умственной силы, придавая профессору черты фанатика.

Наконец ученый отодвинул тетрадь.

— Да, семьдесят миллионов лет! Семьдесят миллионов! Ок! — Шатров сделал рукой резкий жест, как бы протыкая что-то перед собой, оглянулся, хитро прищурился и снова громко сказал: — Семьдесят миллионов!.. Только не бояться!

Профессор неторопливо и методически убрал свой письменный стол, оделся и пошел домой.

* * *

Шатров окинул взглядом размещенные во всех углах комнаты «бронзюшки», как он называл коллекцию художественной бронзы, уселся за покрытый черной клеенкой стол, на котором бронзовый краб нес на спине огромную чернильницу, и раскрыл альбом.

— Устал я, должно быть… И старею… Голова седеет, лысеет и… дуреет, — пробормотал Шатров.

Он давно уже чувствовал вялость. Паутина однообразных ежедневных занятий плелась годами, цепко опутывая мозг. Мысль не взлетала более, далеко простирая свои могучие крылья. Подобно лошади под тяжким грузом, она переступала уверенно, медленно и понуро. Шатров понимал, что его состояние вызвано накопившейся усталостью. Друзья и коллеги давно уже советовали ему развлечься. Но профессор не умел ни отдыхать, ни интересоваться чем-то посторонним.

«Оставьте! В театре не был двадцать лет, на даче отродясь не жил», — угрюмо твердил он своим друзьям.

И в то же время ученый понимал, что расплачивается за свое длительное самоограничение, за нарочитое сужение круга интересов, расплачивается отсутствием силы и смелости мысли. Самоограничение, давая возможность большей концентрации мысли, в то же время как бы запирало его наглухо в темную комнату, отделяя от многообразного и широкого мира.

Прекрасный художник-самоучка, он всегда находил успокоение в рисовании. Но сейчас даже хитро задуманная композиция не помогла ему справиться с нервным возбуждением. Шатров захлопнул альбом, вышел из-за стола и достал пачку истрепанных нот. Вскоре старенькая фисгармония заполнила комнату певучими звуками брамсовского интермеццо. Играл Шатров плохо и редко, но всегда смело брался за трудные для исполнения вещи, так как играл только наедине с самим собой. Близоруко щурясь на нотные строчки, профессор вспомнил все подробности своей необычайной для него, кабинетного схимника, недавней поездки.

Бывший ученик Шатрова, перешедший на астрономическое отделение, разрабатывал оригинальную теорию движения Солнечной системы в пространстве. Между профессором и Виктором (так звали бывшего ученика) установились прочные дружеские отношения. В самом начале войны Виктор ушел добровольцем на фронт, был отправлен в танковое училище, где проходил длительную подготовку. В это время он занимался и своей теорией. В начале 1943 года Шатров получил от Виктора письмо. Ученик сообщал, что ему удалось закончить свою работу. Тетрадь с подробным изложением теории Виктор обещал выслать Шатрову немедленно, как только перепишет все начисто. Это было последнее письмо, полученное Шатровым. Вскоре его ученик погиб в грандиозной танковой битве.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});