Князек - Синтия Хэррод-Иглз

Девятнадцатого ноября 1588 года королева распорядилась о торжественном благодарственном молебне по всей стране по случаю разгрома испанской армады. В усадьбе Морлэнд день этот отмечался с особой помпой – ведь именно тогда Дуглас объявила, что зачала. Она особенно радовалась еще и потому, что завидовала Селии, которая вновь была в положении – Дуглас уже начинала волноваться: как-никак она замужем с самого апреля! А на Рождество Лесли, запинаясь и мучительно краснея, сказала, что тоже беременна... Дети должны были появиться на свет в апреле, мае и июне 1589 года.

– Вот скоро и будет у нас полный дом ребятишек, да еще и малыш Роб, – говорил довольный Томас. – Я с радостью напишу обо всем отцу. Он обрадуется тому, что дом снова оживает...

Джин бросила на него странный взгляд: она прикусила язык, удержавшись от замечания, что после того, как Джейн увезла Неемию домой, в Шоуз, в детской огромной усадьбы будет лишь единственное дитя, носящее имя Морлэнд... Томас отписал Джону, приглашая его посетить усадьбу Морлэнд – Джон ответил ему, сообщив, что непременно прибудет, если позволят дела, как раз на крещение младенца, если, разумеется, оно совершено будет в лучших традициях католичества. Томас, верный себе, ни словом не обмолвился об этом Дуглас – к чему раньше времени тревожить ее? Вот когда ребенок родится, тогда и настанет время думать о крещении...

Тем временем в несвойственном ему приступе хозяйственной энергии, вызванном, скорее всего, предстоящим отцовством, Томас огородил участок земли недалеко от вересковых болот и объявил всем, что намеревается заняться разведением племенных лошадей. В этом сказалось его происхождение по материнской линии – в крови у северян было выращивание крупного скота, а овец они даже не воспринимали всерьез.

Дуглас, безмятежно счастливая от сознания своего положения, одобрительно улыбнулась, когда Томас изложил ей свой план. Она, как и он, выросла в краю, где занимались в основном лошадьми. Овец она тоже не жаловала.

– Ну, надеюсь, ты на этом сможешь заработать, мой дорогой скотовод, – ведь наш денежный ящик почти опустел...

Томас протянул руку и коснулся ее пальцев. Он вообще не мог пройти мимо Дуглас, не дотронувшись до нее или хотя бы не взглянув в ее прелестное лицо:

– У тебя будет золото, моя принцесса, – и драгоценности, и все самое лучшее, даже если мне для этого придется заняться алхимией!

Краем глаза Джэн заметил движение руки Джин – он решил, что она собирается осенить себя крестом, как всегда делала его мать при упоминании о магии. Но она всего лишь поправила выбившуюся из-под льняного чепца прядь... Джэн улыбнулся, укоряя себя. Те дни давно минули – дни, когда над людьми довлели предрассудки и суеверия. Но Джэн все же привык к истово верующим женщинам... К тому же его волновало то, что часовня заброшена, комната священника пустует, а Томас и Дуглас, похоже, и пальцем не шевельнут, чтобы найти нового капеллана... Он отметил про себя, что необходимо поговорить с ними об этом – в более подходящее время.

Пришла весна, и зеленые побеги, показавшись из-под земли, потянулись к солнцу, воздух звенел птичьими голосами и тут и там слышалось блеяние ягнят. А Томас, объезжая пастбища, подстрелил семейство лис и отвез шкурки меховщику в Стоунгейт, чтобы тот выделал их – он хотел, чтобы ко дню рождения младенца Дуглас получила в дар новую шубу... Три беременных женщины делались все тяжелее и неповоротливее – особенно отличилась малютка Селия: она была просто необъятна и еле передвигалась, а живот выпирал даже под широким бесформенным платьем. Да никакая другая одежда на нее уже не налезала...

Окончился долгий Великий пост, миновала Страстная неделя и настала Пасха – а уже в понедельник Селия почувствовала первые схватки и удалилась в верхние покои под присмотром опытных женщин: там все уже было готово к родам. А они были долгими и трудными – никто не мог остаться равнодушным к стонам и крикам боли, доносившимся сверху. Всегда спокойный и замкнутый Николас, казалось, еще глубже ушел в себя – он ходил по дому, словно загнанный зверь, всякий раз содрогаясь, когда слышался очередной вопль. Наконец, раздалось слабое мяуканье младенца – Николас подошел к лестнице, готовый подняться по первому же знаку, устремив глаза на закрытую дверь – точь-в-точь голодная собака у дверей кухни.

Но никто не звал его, а некоторое время спустя вновь замяукал ребенок – и вот ему уже вторит другой голосок... Близнецы? Сердце его радостно забилось, хотя он и страдал вместе с Селией – казалось, его терзала та же боль... Голосишки у детей были громкими – видимо, младенчики появились на свет крепкими и здоровыми. Он ждал, прижимая руки к колотящемуся сердцу...

А тем временем в верхних покоях повитуха пеленала второго ребенка, довольная настолько, будто сама только что родила:

– Ах, как славно, госпожа, – маленькая девочка, как раз под пару мальчику! Всегда хорошо, когда первым рождается мальчик – обычно они слабее девочек... Не сомневаюсь, что оба дитятка выживут, хвала Господу! Но вы, госпожа, были просто огромны, когда их носили! Ни еловом не солгу, никогда прежде не видела такого громадного живота – а ведь я стольких детишек приняла... Ну-ну, детка, не кричите. Ведь все уже позади...

– О, как мне больно! – Селия рыдала и металась на подушках. Вдруг она пронзительно вскрикнула, подтянув к животу колени и стараясь повернуться на бок. Джин обеспокоенно взглянула на повитуху и протянула руку, чтобы погладить Селию по волосам. Повитуха решительно уложила Селию как надобно.

– А ну-ка, цыпленочек, лягте как следует – это просто отходит послед. Сейчас вы от него освободитесь – и все будет хорошо, боль тотчас пройдет. Есть от чего шум поднимать – подумаешь, чуть-чуть больно!

– Нет-нет, вовсе не чуть-чуть! – выкрикнула в отчаянье Селия. Тело ее сводила судорога, она вся выгибалась... Потом застонала: – Мне больно, мне больно!

Повитуха нахмурилась, и, отведя руки Селии, принялась ощупывать ее живот. Джейн в волнении наблюдала за ней.

– Ну, что? – шепотом спросила она.

– Боже мой... госпожа... ума не приложу... Ничего похожего никогда прежде не видывала... По размеру живота можно подумать, что она должна еще родить... Ну-ну, дитя, ну-ну... – Но Селия снова отчаянно закричала. Она согнула в коленях ноги, упершись пятками в кровать, и снова вся выгнулась. Повивальная бабка оторопела: – Разрази меня гром, госпожа, если в животе нет еще одного малютки! Да за всю жизнь я не видела эдакого! Что? Но, хозяин, вам сюда никак нельзя! Сию же минуту вон отсюда! – Это Николас, потерявший, наконец, всякое терпение и взволнованный необъяснимыми криками боли, доносившимися сверху, ворвался в спальню. Но повитуха внушительным своим телом заслонила постель, на которой корчилась Селия, и Николас воззвал: