Сквозь толщу лет - Евгения Николаевна Васильева

о таких казусах в пчелином языке сигналов не обнаружено.

— Они, видимо, не привыкли рассчитывать на то, что корм может находиться в облаках, — заметил по поводу второго варианта Фриш.

В предисловии к седьмому немецкому изданию своей популярной книги «Из жизни пчел» Фриш писал: «Жизнь пчел похожа на волшебный колодец. Чем больше из него черпаешь, тем обильнее он наполняется». Так оно на деле и получалось.

Фриш с учениками терпеливо исследовал «диалекты пчелиного языка» — особенности танцев разных пород пчел, анализируя формы танцев разных видов рода пчелиных — большой и малой индийской, тропических тригон, мелипон. Постепенно закладывались основы истории пчелиного языка, наметилась общая картина зарождения и развития в процессе эволюции вновь открытой системы сигналов. Конечно, это было чертовски увлекательно.

Свои очерки о десяти непрошеных гостях в доме человека Фриш закончил несколькими стихотворными строками:

Ничтожных в мире нет существ,

Коль труд познанья сладок.

Везде и всюду — волшебство

И тайный скрыт порядок.

От еле видной тли до звезд

Исполнен мир загадок.[4]

Опыты с пчелами в Париже и в Нью-Йорке, на Цейлоне и в Индии показали, что начатое на маленькой пасеке в Бруннвинкле изучение лётных повадок пчелы приобрело действительно планетарный масштаб, и Фриш ничего в своем стихотворении не преувеличил, поставив рядом со звездами каких-то букашек. Вскоре выяснилось даже, что находящееся рядом с нами и ничтожное по размерам впрямь может стоять в одной строке с гигантским и безмерно далеким. Для такого соседства существуют основания гораздо более весомые, нежели те, о каких Фриш мог знать, когда писал свое дидактическое стихотворение, заключающее книгу, или когда обдумывал планы опытов с переброской пчел на самолетах через Атлантику из Восточного полушария в Западное, через Индийский океан из Северного полушария в Южное и наоборот.

11

На лесной лужайке зацвела малина. Цветки ее незаметные, скромные, можно сказать — серенькие. А вокруг бушует половодье огненно-желтых лютиков и одуванчиков, доцветающих пурпурно-красных смолок и зацветающих дербенников, розовых кокушников и осотов, небесно-синих колокольчиков, снежно-белой кашки.

Почему же не разбегаются у пчелы глаза при виде всех этих богатств? Почему равнодушно пролетает она над этой сочной и живой палитрой луга, каждый уголок которого зовет ее яркими красками и сильными ароматами? Почему так уверенно опускается она на малину, цветки которой, собственно, и назвать цветами трудно, так мало они привлекательны? Кто поверит, чтобы вербовочный танец сообщал пчелам кроме дальности цели, направления полета еще и подробное описание цветков, на которых танцовщица нашла воодушевивший ее взяток? И уж конечно нельзя предположить, чтобы на «языке» пчел, как бы ни был он богат, существовали разные оттенки, отражающие приметы разных видов цветков. Однако же одни завербованные пчелы без колебаний выбирают на цветущей лужайке скромную малину, другие летят на смолку, третьи — на колокольчики, хотя эти цветки особой медоносностью не отличаются.

Известно, что пчела, прилетевшая на лужайку, затопленную различными желтыми цветами, довольно быстро находит здесь нужные ей желтые цветки осота.

Больше того, если вербовочный танец производился пчелой, выпущенной с эмалированной, фаянсовой или стеклянной кормушки, заполненной сладким сиропом, завербованные танцем пчелы и ее разыщут в самой густой заросли цветущих трав и опустятся не на цветки, а на кормушку с сиропом, хотя кормушка ни на какой цветок не похожа, а сироп никаким цветком не пахнет.

В повторных прилетах, бесспорно, имеет значение окраска и запах цветка, на котором пчела уже побывала и заправилась нектаром. Это Фриш установил экспериментально.

В специальных опытах он приучал пчел брать сироп с сильным жасминным запахом из кормушки, поставленной в синий ящик. Затем синий ящик несколько перемещали, кормушку из него вынимали и ставили в ящик желтого цвета.

Таким образом, приманка «синий жасмин» раздваивалась, причем пчелам предоставлялась возможность показать, что они предпочтут — синий цвет или запах жасмина.

Возвращающиеся за новой порцией сиропа меченые пчелы уверенно направлялись к пустому синему ящику. Подлетев поближе, они, не заходя в ящик, меняли курс и, сделав несколько поисковых заходов, поворачивали в сторону незнакомого по цвету ящика со знакомым жасминным запахом. Поведение пчел в этом опыте и в других — с искусственными цветками и с естественными, с которых удалены лепестки, — показало: издали пчелы ориентируются на знакомый цвет, вблизи — на знакомый запах.

Кстати сказать, когда те же опыты повторяли с пчелами, у которых были срезаны усики, безусые пчелы летели на пустой синий ящик и входили в него, разыскивая исчезнувшую кормушку.

Видимо, в повторных прилетах пчела может пользоваться многими ориентирами.

Но каким же образом мобилизованные сборщицы, прилетевшие к месту взятка, отыскивают цветки, посещаемые впервые? Что помогает пчелам делать выбор?

Ответ особенно важен для случаев близкого взятка, когда вербовочный танец является, по существу, только исходным сигналом, вызовом в полет за добычей.

Даже при пятидесятиметровом радиусе безадресного полета площадь, подлежащая обследованию, составляет почти гектар. Чтобы отыскать на гектаре нужные цветы, не теряя зря времени и сил на проверку всех цветков, встречающихся по пути, нужны все-таки какие-то сигнальные указания, вехи. В чем же они состоят? Когда передаются танцующей вербовщицей? Как воспринимаются пчелами?

Вот здесь и надо вернуться к описанной выше сцене на сотах, когда пчелы вприпрыжку спешат за танцующей, вытягивая усики, почти ощупывая ее и повторяя ее движения. Как здесь не вспомнить метерлинковское соображение о некоем «осязательном языке» пчел, о неизвестных нам свойствах материи, заключенных в «таинственных усиках, осязающих и понимающих тьму».

И как не вспомнить здесь две строки из стихотворения другого поэта, писавшего о цветах медоноса, которые окутывает «непостижимый этот запах, доступный пониманью пчел»?..

В этом и заключается разгадка.

Пока сборщица копается в венчике цветка, высасывая нектар из укромно запрятанных нектарников или набивая в корзинки обножку созревшей пыльцы, цветок уже поделился с ней своим ароматом. С первого цветка она перелетела на второй того же вида, и душистый нимб, окружающий ее, усилился. Со второго пчела перебралась на третий, четвертый, двадцатый — все того же вида (цветочное постоянство). В результате запах цветков, напоивших пчелу нектаром и нагрузивших ее пыльцой, так сильно окутывает и пропитывает ее мохнатое тельце, что пчелы, окружающие танцовщицу в улье, слышат призыв дальних цветков и, так сказать, наматывают себе услышанный запах на усики с их тысячами обонятельных пор.

Теперь, вылетев на промысел за кормом, пчелы вооружены указанием, с помощью которого они найдут в воздухе, напоенном множеством различных ароматов, запах, сообщенный танцовщицей.

Цветки гелихризиума — бессмертника