Индийская принцесса - Мэри Маргарет Кей

48

Через десять дней, тихим жемчужным предрассветным утром, «Морала» бросила якорь неподалеку от Кети, расположенного в дельте Инда, и высадила на берег трех пассажиров: дородного патхана, худого, чисто выбритого мужчину, чьи платье и повадки изобличали в нем подданного Афганистана, и женщину в чадре, вероятно приходившуюся женой одному из них.

Афганский костюм был приобретен Гул Базом накануне, во время короткой остановки в Карачи, где «Морала» выгрузила небольшую партию дубленых шкур и сушеных фруктов, взятую вместе с зерном в Чахбаре неделей раньше. Купить такую одежду посоветовал Рыжий: Синд – страна суровая, по большей части малонаселенная, и местные жители не славятся гостеприимством по отношению к чужакам.

– Но они уважают афганцев, а поскольку ты, как я понял из твоих слов, легко можешь прикинуться афганцем, я бы посоветовал тебе сделать это сейчас. Так будет гораздо безопаснее.

Поэтому Аш сошел на берег в афганском костюме, и либо благодаря этому, либо по чистому везению долгое путешествие от побережья Синда до Аттока прошло благополучно, если не сказать приятно.

На дундхи – плоскодонном речном судне, обычно использующемся для перевозки грузов, – нанятом для них через агентство одного из многочисленных товарищей Рыжего по торговым делам, они поднялись вверх по Инду. Шли под парусом (в часы, когда прилив благоприятствовал), а когда ветер стихал – при посредстве буксировочного троса. Команды кули тащили неуклюжую посудину от деревни к деревне, и каждый вечер новая команда сменяла предыдущую, участники которой возвращались домой, получив за дневной труд по нескольку мелких монет от владельца судна – манджи, составлявшего вместе с двумя его сыновьями постоянный судовой экипаж.

Таким образом они медленно двигались вверх по огромной реке шириной в милю. Мимо Джерака, Найдарабада и Рохри к Митханкоту, где воды четырех из пяти великих рек Пенджаба – Сатледжа, Рави, Чинаба и Джелама, впадающего в Чинаб, – вливаются в Инд на своем пути к морю. И дальше на север, мимо Дера-Гази-Хана с горами Белуджистана и Зхоба, вздымающимися на западном горизонте, и плоскими выжженными равнинами Синд-Сагар-Доаба, простирающимися на востоке, – к месту слияния Инда с рекой Луни под Дера-Исмаил-Ханом. Оттуда ясной лунной ночью они увидели вершину горы Тахт-и-Сулейман – далекую серебряную точку высоко над предгорьями Белуджистана, и Анджули расплакалась от счастья при виде снега.

Поначалу, томясь бездействием, Аш и его молодая жена покидали судно и часть пути шли пешком. Но теперь наступила жара, и даже сравнительно прохладным утром или ближе к закату чадра превращалась в подобие душной палатки. Тогда Аш ухитрился купить двух лошадей, и они каждый день совершали длительные конные прогулки, уезжая далеко в поля, где Анджули могла откинуть покрывало с лица, и возвращаясь на судно в середине дня, чтобы отдохнуть в тени навеса, сооруженного из досок и циновок и заменявшего им каюту.

Аш хотел купить третью лошадь для Гул База. Но Гул Баз не имел желания разъезжать верхом по окрестностям. Он с великим удовольствием предавался праздности и проводил дни, барственно развалившись на подушках под навесом в носовой части палубы, хотя иногда по утрам проделывал часть пути на одной из лошадей, ведя другую в поводу, если сахиб и рани-сахиба предпочитали остаться на борту.

На реке время текло медленно, но недостаточно медленно для Аша и Анджули: будь их воля, путешествие продолжалось бы вечно. Неудобства (а их было много) ничего не значили по сравнению с блаженством, какое они находили в возможности быть вместе и разговаривать, смеяться, заниматься любовью без всяких опасений.

Пусть еда была непритязательной и плохо приготовленной, но Анджули, познавшая муки голода, не жаловалась. А после того как она больше года проспала на сыром каменном полу, разве важно было, что единственная постель, предоставленная им манджи, оказалась густо населена клопами и Аш выбросил ее за борт, после чего они спали на полу, постелив на неструганые доски тонкий рисай?

Что же касается крохотной ветхой каюты с крышей Ноева ковчега и стенами из циновок, то, возможно, она была очень жаркой и далеко не удобной, но, если вспомнить, комнаты Анджули в Рунг-Махале были гораздо более жаркими и душными и в них никогда не проникало даже самое слабое дуновение ветра, а здесь циновки можно было поднять в любой момент – и открывался вид на реку с белыми песчаными берегами и на выжженные солнцем голые равнины, которые простирались далеко-далеко, теряясь в знойном мареве или обретая колдовское очарование при лунном свете. Для Анджули, еще недавно жившей взаперти в крохотных комнатушках без окон в Рунг-Махале и вынесшей многие месяцы одиночного заключения в темной камере, одно это являлось неиссякаемым источником счастья.

Ашу же достаточно было видеть, что жена утрачивает свою неестественную худобу и вновь обретает значительную долю красоты, здоровья и безмятежного спокойствия, отнятых у нее годами, проведенными в Бхитхоре. Правда, это случилось не сразу – на такое рассчитывать не приходилось. Возвращение к нормальному состоянию происходило медленно, почти так же медленно, как нынешнее их путешествие вверх по течению «отца рек». Но, рассказав истинную историю последних двух лет своей жизни, Анджули сделала первый шаг, а долгие мирные дни на борту «Моралы» – часы разговоров и непринужденного молчания, совместный смех и дивные звездные ночи, когда они занимались любовью и засыпали под пение волн и морского ветра, – помогли исцелить страшные душевные раны, нанесенные Шушилой и Бхитхором. Аш видел, как жена постепенно оживает, и испытывал такую безмерную радость, такое бесконечное удовлетворение, каких прежде даже не представлял себе.

«Отец рек» глубок и широк, столь широк, что порой походит скорее на внутреннее море, нежели на реку. В иные дни из-за знойного марева или песчаных облаков, поднимаемых ветром, они не видели дальнего берега – или вообще ни одного берега, если судно шло под парусом. Окружающая местность была по большей части голой и пустынной, но по берегам росли финиковые пальмы, олеандры, тамарисковые кусты, и даже там, где не было деревень, повсюду наблюдались признаки жизни.

Мириады птиц охотились на чилв и прочих мелких рыбешек, кишевших на отмелях. Замыкающиеся черепахи и гхариялы – длиннорылые аллигаторы индийских рек, питающиеся рыбой, – нежились в солнечных лучах на песчаных берегах, а порой из воды выпрыгивали и снова уходили на глубину дельфины или огромные лососеподобные усачи со сверкающими на солнце серебристорозовыми боками. Вечером, когда река блистала золотом и горы Белуджистана словно подступали ближе по накрытым тенью долинам, над головой пролетали стаи диких уток, гусей, пеликанов и желтых цапель, и группы кочевников со своими козами и верблюдами пробредали мимо к новому месту стоянки. А в сумерках олени, антилопы, дикие свиньи, шакалы и дикобразы приходили к реке на водопой.