Высотка - Екатерина Завершнева

Конечно же, одной статистикой не обойтись, говорит В. П. Допустим, мы проанализировали количественный аспект, но ведь есть же еще и качественный. Вопрос «сколько» нужно менять на вопросы «как» и «почему». Дедушка Фрейд может многое пояснить (к примеру, почему забывается неприятное), но мы хотим знать, как именно выстраивается прошлое, как оно перелицовывается, есть ли какие-то общие конфигурации событий, которые соответствуют, условно говоря, юности, молодости, зрелости… Нащупать динамику изменений, понять, что становится важным, а что теряет свою смысловую насыщенность и становится проходным эпизодом, одним из.

К Фрейду у нас, безусловно, есть претензии, мы же леонтьевцы, нас учили критиковать, может быть, только этому и учили. Отец психоанализа подробно расписал вытеснение, т. е. движение вниз. А путь вверх?

Нечто, бывшее неважным, вдруг приобретает смысл, глубину, детализируется. Прожитые годы работают как увеличительное стекло. Именно это и происходит с детством, которое, как пишет Янссен, только в старости воспринимается выпукло и отчетливо.

Но тогда возникает другой вопрос — должен ли человек осознавать, что вот сейчас, в эту минуту, день, час происходит нечто важное? Обязательно ли ключевому событию сопутствует особое чувство — волнение, подъем, что-то еще? Или оно может пройти незамеченным?

Взять то же детство. О каком-либо осознании, в нашем, взрослом смысле слова, тут речь не идет. Это другой способ запечатления — всем телом, со всеми ниточками-корешками-ризомами, которыми бытие сцеплено с тобой. Бывает, из детства остаются два-три фрагмента, на первый взгляд совершенно невыразительные, но с течением времени они обрастают связями, настаиваются, густеют…

Но тогда как это возможно — отобрать событие из многих других, сохранить, создать преимущество на годы вперед? Могу ли я пройти мимо самого главного в своей жизни, не опознав его, и все-таки не потерять, сохранить доступ, отложить до лучших времен?

Если не ошибаюсь, именно это со мной и произошло.

* * *

Даже если память удерживает все — а эту гипотезу еще никто не опроверг — то она удерживает каждый эпизод с какой-то меткой, не нейтрально. Но тогда есть как минимум две альтернативы — либо переосмысление жизни сводится к переписыванию таких меток (или к переклеиванию ярлычков), либо оно связано с изменением самой ткани памяти. Согласно нашей, отечественной литературе, имеется и третье решение, которое связано с появлением новых способов управления памятью, а сам ее состав при этом остается неизменным. Базовые мнемические слои встраиваются в новую структуру (личность-то изменилась! я в десять лет и я в сорок — две большие разницы, как говорят в Одессе) и начинают работать по новым принципам. Так сказать, эффект системы. Звучит как пресловутый переход количества в качество, в который ни один здравомыслящий человек не верит.

(Видишь, как меня выучили — от зубов отскакивает. Не пойму, когда они успели, ведь я прогуляла все, что можно и чего нельзя.)

Вот тебе три гипотезы на выбор, но как к ним подобраться?

У нас это называется — операционализация переменных, самое уязвимое место в любом исследовании.

И как быть, если я по-прежнему слышу твой голос, Аська, я буду ждать, и ни в какую систему он не встраивается. Ты по-прежнему ждешь?

Голос — единственное, что останется. Может, он один и останется, чтобы мы могли найти друг друга на большой высоте.

* * *

Сколько раз я слышала от других: прежде чем понять, нужно потерять…

Убедилась на себе — пониманию предшествует разрыв, но когда оно происходит, разрыв преодолевается одним прыжком, мгновенно. И вот ты снова со мной, и я снова не могу сказать ничего вразумительного о том, как это произошло.

Воображение здесь ни при чем. Я просто радуюсь тебе, держусь за тебя, засыпаю с тобой. Это странно, это дико, но здесь нужно говорить не о памяти, а о жизни. Мы проживаем то, чего не было и, наверное, быть не могло. Где мы более реальны — в прошлом или теперь?

How I wish, how I wish you were here, мне очень тебя не хватает, Митя. Голос — да, но губы, глаза…

Просыпаюсь в отчаянье, плачу… Я только что обнимала тебя, и весна на обледенелых улицах была точно такая же, и сияние еще тлело в комнате, но тебя уже не было, не было совсем, не было нигде.

* * *

Решила не поступать в аспирантуру — по крайней мере, в этом году. В. П. в ярости, но он, как и прежде, «все понимает». Папа хмыкнул — одобрительно? — и только. Мама довольна тем, что я дома и наконец-то получила диплом.

Пойду пока на кафедру лаборантом, у них освободилось полставки. А чтобы не терять форму и умаслить В. П., возьму в перевод книжку Янссена — на год мне этой забавы хватит. Ты будешь смеяться, но сейчас я уверена, что мое призвание — языки. Думаю освоить голландский, просто так, ради собственного удовольствия. Я становлюсь похожей на бабушку Гарика, сумасшедшую полиглотку, которой до всего есть дело. Записалась в «Иностранку», преодолеваю свою неприязнь к библиотекам. Купила аудиокурс. Ну и лингва, доложу я тебе, язык свернешь. Говорят, венгерский еще хуже, марсианское наречие, а уж восточные…

Когда мне будет семьдесят лет, Митя, я буду владеть семьюдесятью языками, человеческими и ангельскими, и пошлю семьдесят тысяч прошений о свидании, на всех языках, какое-нибудь да разжалобит или насмешит, особенно если в нем будет много грамматических ошибок.

Я совершенно уверена, что нам разрешат. Я добьюсь.

* * *

Да, я снова с плеером, но на этот раз мои музыкальные пристрастия никто не поддерживает. Петя говорит — заумь. Маринка вообще такое не любит. Она пыталась подсадить меня на Саймона и Гарфанкеля, но я не подсела, хотя Саймон очень мил. Еще бы — приклеишься в момент, потонешь в сиропе. У нас с тобой другая школа, не так ли?

Вот, послушай.

(Один наушник к его уху, привычным жестом. И он бросает все и слушает. Ничего не изменилось.)

One day you'll wake up in the present day

A million generations removed from expectations

Of being who you really want to be.

Понимаешь, о чем это? Для чего неровный, синкопированный ритм, флейта, дыхание?

Наш собственный пульс тоже синкопирован и состоит из неровностей. Сердце не метроном. Не странно ли, что оно не бьется равномерно — тум-тум, тум-тум, как часы? Ведь это проще, в том числе с инженерной точки зрения.

А повторы?

Skating away, skating away, skating away

On the thin ice of the new day.

Сколько раз мы уже просыпались, сколько раз еще проснемся, но почему-то мне кажется, что сейчас, именно сейчас, я вижу себя промежуточным звеном в непрерывной цепочке жизней. Как если бы мир был гигантским живым существом, как если бы он не знал, сколько миллионов клеточек в нем дышит, вырабатывает энергию, вспыхивает, не выдерживая пропущенного через них тока, смысла, бессмыслицы.

Или нет. Я закрываю глаза и вижу — идет волна, она поднимает нас вверх. Мы на гребне. Таких, как мы, миллиарды, но сейчас подняты, вынесены к солнцу именно мы. Вот что такое отдельная жизнь.

For those who choose to stay,

Will live just one more day

To do the things they should have done.

Какая ерунда думать, что тебя нет. Ведь разница между нами только в пространственном положении — мое окно сейчас освещено солнцем, а твое в тени… Или все ровно наоборот? Твое солнце не заходит даже ночью, но наши глаза не выносят прямого света. Поэтому мы не можем видеть прямо, лицом к лицу, а можем только гадать…

Откуда я знаю, что у тебя все хорошо, что ты ждешь? Безумие?

Я не гадаю, Митя. Я просто знаю, когда ты здесь. Это присутствие длится волнами — сейчас человек с тобой, в одной комнате, потом он вышел за хлебом, или уехал на работу, вечером вернется. И если есть в жизни какая-то достоверность, то вот она — ты со мной. Доказательства не нужны.

У нас прекрасный летний день. Наши уехали на турбазу, я присоединюсь к ним завтра. Хотела побыть здесь с тобой, без никого. Этот дом все больше и больше становится не только моим, но и твоим.

* * *

Мне не догнать тебя, конечно. Я не пришла в шесть, потом опоздала на поезд, потом занималась посудой, занавесками, дневником. Переводила, правила, формулировала. Я опоздала, я проспала весь день и вышла к закату, и увидела только краешек солнца. А потом наступила ночь.

Теперь не ты, а я должна ждать, должна надеяться, не имея никакой надежды, потому что солнце каждый день новое, Митя, и на входящего в реку текут все новые и новые воды.

Невозможность до тебя дотянуться, мучительное ощущение на кончиках пальцев, какая-то дурацкая, неумирающая надежда на то, что они там все напутали, и это был не ты, а кто-то другой… С этой надеждой можно прожить годы, а исцелит от нее трезвое понимание того, что я никогда уже не увижу тебя. Никогда. Свидания не будет.

Не будет ничего.