Когда исчезает страх - Петр Капица

— Скоро, теперь скоро. Вот посмотрю, как тут дела, и начнем вызывать. Ведите меня в общежитие.

Общежитие находилось рядом с котельной, в одной из мастерских. Здесь в дни блокады оставшиеся сотрудники переделывали парашюты устаревших конструкций и чинили поврежденные, прибывавшие из авиационных частей Ленинградского фронта. Обогревались железными печурками, на которых готовили обеды из запасов казеина, клейстера, пропиточных масел и того, что получали по карточкам. Из семидесяти человек выжили только тридцать семь.

Мастерские, как и главное здание, почти не пострадали, но требовали ремонта, так как крыши, пробитые зажигалками и осколками, текли. Стены кое-где покрылись плесенью, штукатурка на потолках взбухла, отваливалась.

Многое из оставшегося оборудования пришло в негодность либо устарело.

* * *

Заняв койку у застекленного окна, Валин вместе с хозяйственниками принялся подсчитывать, сколько и каких материалов потребуется для восстановления лабораторий и ремонта мастерских. Список получился длинный.

— Не дадут, — заверил снабженец. — И разговаривать не станут.

Захватив с собой список и чистые бланки для заявок, Валин поехал в Смольный. Там его приняли хорошо, но не смогли выделить и десятой доли требуемого. В городе всюду нужны были железо, известь, цемент, олифа, краски, стекло и доски.

— Ваш институт — всесоюзного значения, хлопочите в Москве, — посоветовали ему, — а пока обходитесь тем, что получите.

Ему разрешили вызвать в Ленинград сорок три семьи нужных сотрудников и пообещали выдать продовольственные карточки в следующем месяце.

Возвращаясь из Смольного, Валин надумал проверить, уцелела ли квартира Ширвисов. В трамвае он доехал до Лермонтовского проспекта и пешком дошел до Фонтанки.

Четырехэтажный дом не имел никаких повреждений, даже стекла окон, крест-накрест заклеенные полосками бумаги, уцелели. Здесь, видимо, бомбы и снаряды падали только в реку и осколков не разбрасывали.

Разыскав пожилую женщину, которая замещала в доме и дворника и управхоза, Валин передал ей письмо Бетти Ояровны. Дворничиха долго вчитывалась в него, и вдруг глаза ее засияли.

— Так вы от Бетти Ояровны? — воскликнула она. — Жива, значит? Я ведь у них в домработницах жила… Мы как родные. Пусть приезжает. Все цело, даже мебель не тронута.

Валину хотелось убедиться в этом.

— А нельзя ли взглянуть? — спросил он.

— Зачем вам? — насторожилась женщина.

— Так я же тот уполномоченный Бетти Ояровны, о котором она пишет. Могу ключи показать.

Женщина пытливо посмотрела на него и, решив, что добродушному толстяку можно довериться, сказала:

— Вы не обижайтесь. Тут много ходит охотников до пустых квартир. Я печатное хорошо разбираю, а вот когда написано — не все. Две зимы только училась.

Она провела Валина на третий этаж, сняла с дверей печать, долго ворочала ключом и наконец пропустила в квартиру.

Навстречу пахнуло затхлостью и холодом давно пустовавшего жилья. Вспыхнул свет в прихожей. «Значит, электричество действует, это хорошо», — отметил про себя Валин.

Зеркало в прихожей покрылось пылью, словно серым плотным чехлом. Он провел по нему пальцем, и на столик с телефонным аппаратом посыпались серые хлопья.

— А телефон действует? — спросил Валин.

— Надо просить, чтобы включили.

На шкафах, абажурах, столах и диванах, покрытых газетами, на стульях лежал бархатистый слой пыли. В углах гамачками свисала паутина.

— А не могли бы вы здесь протопить печи, навести чистоту и проветрить комнаты? — обратился Борис к своей провожатой. — Сколько нужно, я заплачу. Хочется в апреле Бетти Ояровну вызвать. Обрадуется старая, если родной дом теплом встретит и все в нем будет так, как она привыкла видеть.

— Мне нетрудно, — сказала женщина. — Только где вот дрова взять?

— Дров достанем, я завтра же вам подвезу. Значит, условились?

— Для Бетти Ояровны всё сделаю.

Хлопоты по подготовке лабораторий, мастерских занимали всё дневное время Бориса. Рабочей силы никто не давал. Приходилось самим становиться штукатурами, малярами, кровельщиками, стекольщиками.

Лишь по вечерам удавалось Борису выбраться на часок из общежития и побродить по знакомым улицам.

Странный и сложный аппарат человеческая память. Неизвестно, по каким законам она отбирает одно, а другое пропускает или держит в туманной неясности. Когда-то вот здесь, где лежит бесформенная груда кирпичей, стоял высокий, отделанный зеленоватым кафелем дом. На углу была кондитерская, славившаяся заварными пирожными. Здесь Борис однажды подрался с мальчишками соседней школы. Они оторвали лямку от его школьной сумки и отняли деньги, зажатые в кулаке. Он одному разбил нос, а остальных догнать не сумел. Он и тогда был грузным.

Под этой затейливой аркой Борис впервые решился поцеловать студентку — комсорга химического факультета. Девушка сперва сделала недоуменные глаза, затем вдруг ее разобрало веселье, да такое, что она не могла удержаться, — поминутно прыскала от сдерживаемого смеха. Он обиделся на нее и никогда больше не провожал.

В скверике, похожем на четвертушку круга, кажется, были невысокие молодые тополя. Неужели они так разрослись за три года? В тени деревьев стояла скамейка. Здесь Зося позволяла ему целовать себя. Да, да, только позволяла. Как редко теперь она пишет. И письма у нее какие-то холодные, без души. Даже Игорьком мало интересуется. Неужели война сделала ее еще более черствой? Надо ей написать и посмотреть, уцелел ли тот дом, где Зося жила с матерью.

В общежитие Валин возвращался, когда на город спускалась тьма. Дома во мгле казались нависшими скалами, а улицы — длинными ущельями.

Затемнение еще не было снято. Окна завешивались наглухо, а на улицах лишь у номерных знаков под арками ворот зажигались синеватые лампочки. В их слабом, приглушенном свете едва различались цифры.

Пешеходы продвигались почти ощупью. Изредка впереди мигали «жужжалки» — карманные электрические фонарики. Колеблющийся кружок света выхватывал из мглы то частицу обледенелого тротуара, то обтесанные камни фундаментов, то заделанные кирпичами невысокие окна подвалов… И опять все поглощала непроглядная тьма.

* * *

Бетти Ояровна и баба Маша прибыли с ребятами в конце апреля, Валин их встретил на грузовике и сразу же отвез на Фонтанку.

Тепло и уют аккуратно убранных комнат, цветок на столе так взволновали Бетти Ояровну, что у нее задрожал подбородок и на глазах выступили слезы.

— Как я рада, что обрела такого заботливого сына, — растроганно сказала она. — Спасибо, Боренька.

Бетти Ояровна обняла его и поцеловала. Смущенный Валин смог только произнести:

— Не за что, Бетти Ояровна. Я ведь для всех старался. Некоторое время нам придется пожить у вас.

— Ну, разумеется, какие могут быть разговоры! Мы стали одной семьей. Я так привыкла к вам и мальчуганам, что уже не смогу жить одна. А Ян еще не известно когда вернется.

Мальчишки, узнав, что у них будет своя комната, буйно обрадовались. Гудя паровозами, они принялись перетаскивать в нее свои вещи и потребовали немедля распаковать ящик с игрушками — с самодельными автоматами, грузовиками, саблями, кубиками и конструктором.

Два дня беспрестанно лил дождь, и только в воскресенье проглянуло солнышко, умытое и по-весеннему теплое.

Борис повел Игорька и Диму на Неву, по которой, шурша и сверкая, торжественно плыл удивительно белый ладожский лед. Над разводьями кружились крикливые чайки. Они то пикировали, то взлетали и опять планировали, почти не взмахивая крыльями.

— Что они делают? — любопытствовали мальчишки.

— Ловят рыбок.

— Каких?

— Вот таких маленьких, — разводя большой и указательный палец, показывал Валин. — Корюшку, ряпушку, салаку.

— А если мы поймаем чайку, она станет нам носить рыбок?

— Надо будет выучить. Это нелегко.

У пытливых мальчишек все вызывало живой интерес. Они наперебой задавали вопросы и требовали немедленных ответов:

— Почему зенитные пушки пойманы в сетку? Они же не рыбки?

— Как же пушки стреляют? Сетка ведь будет ловить снаряды?

— Почему на площади вырыты такие узкие канавы?

— Как же в них укроешься, если крыши нет? Бомба возьмет и упадет сверху.

Борис сначала обстоятельно и терпеливо объяснял все непонятное, а потом, устав от беспрестанных вопросов, взмолился:

— Хватит, ребята. Нельзя же быть такими почемучками. Вот в школу пойдете и всё узнаете.

— А когда мы пойдем в школу?

— Этой осенью. Я вам ранцы, тетрадки и буквари куплю.

* * *

Перед Первым мая в Ленинграде отменили затемнение. Вечером из окон хлынул живой золотистый свет. Его желтые блики заиграли на темных водах Фонтанки.