К вам идет почтальон - Владимир Дружинин

Ковалев знал: вот уже лет двадцать назад появился Новый Хадар, основанный в плодородной долине. А Старый Хадар обезлюдел, дома его пустыми оконцами смотрят с каменистого склона. Ковалев как-то забрел туда. В одичавшем саду он увидел следы медведя, лакомившегося яблоками. На покинутом кладбище Ковалев застал нескольких стариков, пришедших помолиться.

— Хорошо бы найти материалы Дюка, — сказал Байрамов, — словарь, главное.

— Зачем?

— Вопрос сложный. Уверенности никакой нет, конечно… Но, видишь ли, есть нерасшифрованные тексты. На том камне, например, где «слеза на реснице», — изречение арабское, а остальное черт его ведает на каком языке!. Буквы арабские, а звуки… Странные звуки, непохожие ни на тюркскую, ни на иранскую группу, и с грузинским несходные.

Байрамов прибавил, что в ученом мире по поводу этих текстов разгораются споры. Язык племени князя Дагомука, племени исчезнувшего, является остатком какого-то древнего языка. Постигнуть его важно и филологам и историкам.

— Мы вряд ли найдем что-нибудь в Хадаре, — закончил он. — Краеведы давно бы докопались… И передали бы нам. Но попытаться стоит.

Ковалев потянул к себе инвентарную опись, лежавшую на столе, и на уголке автоматической ручкой набросал трезубец.

— Смотри, — сказал он. — Вот, мне кажется, родовой знак князя Дагомука.

Байрамов поднял брови:

— Откуда ты…

— Твой хлеб отбиваю, — засмеялся Ковалев.

— Идем, — Байрамов встал. — Идем, я тебе покажу один экспонат.

Они вошли в зал этнографического отдела музея, в знакомый Ковалеву зал с арбой посредине. Пионеры уже ушли, по паркету шлепали войлочные туфли дежурной. Миновав целую анфиладу витрин, Байрамов подвел пограничника к щиту с домашней утварью горцев. На полочке чернела широкая, ковшеобразная деревянная чаша. Байрамов снял ее.

— Из дворца князя Дагомука, — сказал он.

Пальцы его поворачивали чашу, свет скользил по темной поверхности, обнажая надпись, охватившую ободок, значки, нацарапанные по бокам. Он, Байрамов, напечатал статью о чаше. Ведь значки — родовые эмблемы. Их тут десятки, вырезаны они, скорее всего, подкинжальным ножичком. Его извлекали из ножен, чтобы резать фрукты, мясо или поставить тамгу, как вот здесь. Вообще-то тамги редко встречаются на посуде. Надо было разобраться… И Байрамов установил — на чаше расписывались почетные гости, ставили тамги на память хозяину. У других князей для этого служила притолока, а в аристократических домах Европы — специальная книга. На пирах чаша ходила по кругу… Но самое занятное — надпись. Надпись, сделанная, видимо, по приказу самого Дагомука, перемежающаяся его трезубцами. Вероятно, это застольное приветствие: «Да будет радость пьющему» или что-нибудь в этом роде. Прочитать не смог еще никто.

Байрамов бережно водрузил чашу на место и посмотрел на Ковалева. Вероятно, ему скучно слушать подробности, существенные лишь для исследователя? Но этнограф ошибся, — Ковалев был весь внимание.

Здесь, в музее, Ковалев чувствовал себя словно в лабиринте Старого города: полумрак и свет, неожиданные повороты, кусочки чужой жизни, отгороженной калитками-витринами. Сейчас он отдалялся от настоятельного, жгучего сегодня, погружался в давнее прошлое, и всё-таки шел за проводником — Байрамовым.

Археолог, увлекшись, демонстрировал ему пороховницы с насечкой по серебру, редкостные пояса.

— Тоже Дагомука? — спросил капитан.

— Нет. Его только чаша. Захватил ее русский офицер, который вступил тогда в земли Дагомука в аул Гмох, а потомок этого офицера подарил чашу музею.

Что же выяснилось? Ковалев подводил итог тому, что узнал. Леопольд Дюк, дед нынешнего, породнился с вождем племени, ныне несуществующего. Племя с трезубцем говорило на неизвестном нам языке, очень интересном для науки…

— Значит, племя исчезло? — спросил Ковалев. — Это твердо установлено?

— По всем данным, — твердо.

— То-то и есть! — сказал капитан, но не Байрамову, а самому себе, — и с укором. Зря, совсем зря он готов был отнести Алекпера-оглы к племени Дагомука. Разыгралось воображение…

— Между прочим, — сказал Ковалев, — как мог иностранец стать родственником Дагомука?

— Очень просто. Совершился обряд. Дюк поцеловал грудь старшей женщине в семье, и она нарекла его своим сыном. Он вступил в род.

— И получил тамгу?

— Да.

— Спасибо тебе, «Спиноза», — сказал Ковалев. — Я не стал бы отнимать у тебя время… Дело-то вот в чем. У нас на границе имела место провокация…

Байрамов выслушал, сдвинул брови.

— Подлецы! — бросил он. — Чем же я могу помочь тебе? Чем? Приказывай!

— Не знаю, — признался Ковалев. — Пока известен главный виновник — Дюк. Внук Леопольда. Он… действует на той стороне. Надо взять на заметку всё, что касается его, и вообще все связи Дюков… Данных, понимаешь, мало, бреду́ на ощупь. Это как Крепостная улица — крутит тебя, крутит…

В эту минуту раздался звонкий голос:

— Чудесная улица! Правда?

Ковалев обернулся. Крепкая, полнощекая девушка стояла рядом, смотрела на него карими глазами — смелыми и веселыми.

— Улица Красных Зорь, — сказала девушка. — Я ее так называю, по-старому, так гораздо красивее, правда?

6

— Наша Кася, — сказал Байрамов.

Лицо его потеплело.

— Назарова, — молвила девушка. Ковалеву понравилось, как она пожала его руку, — твердо, решительно, почти по-мужски.

— Студентка, — продолжал Байрамов. — Учится в Ленинграде. На практике у нас. Сама-то здешняя. Дочь Алисы Камчуговой. Помнишь, из нашего класса?..

— Как же! Вашу маму я за косы таскал, — улыбнулся Ковалев.

— Так и надо, — выпалила Кася.

Мужчины расхохотались.

— Видите ли, она была ужасная плакса, — объяснял капитан.

— Она и сейчас такая, — сердито проговорила Кася. — Ноет, в экспедицию меня не пускает. Точно Хадар — на краю света! Вечно боится чего-нибудь.

— Там и правда страшно, — шутливо подхватил Ковалев. — Глушь, форменные джунгли. Кабаны, медведи, дикие коты. Да что коты, — леопарды водятся!

— Я знаю, — кивнула Кася.

— Вот как?

— Да, я переписываюсь с пограничником. Он где-то тут, на юге. Мы… по почте познакомились.

— Очень хорошо! — подхватил капитан. — Кстати, вы непременно побывайте на заставах. Я скажу начальнику отряда. За вами приедут, в Хадар. Расскажете бойцам о своей работе, ну и из истории края. Люди оторваны от культурных центров. Для солдат это будет событие.

Тут же он подумал, что разговаривает с девушкой сухо, наставнически, и переменил тон.