Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

Неизвестно, какое значение придавали (если вообще придавали) Сталин и Молотов этим неоднократным заверениям Риббентропа в стремлении Германии всеми мыслимыми дипломатическими средства­ми добиться мирного урегулирования своего конфликта с Польшей. Невозможно также ответить и на вопрос о том, не явился ли очередной зигзаг, совершенный Гитлером как раз в эти дни и выразившийся в его переориентации с общей на локализованную войну и, наконец, на «по­этапное решение» своего конфликта с Польшей[1206], результатом воз­действия московских переговоров на его военно-политические планы.

И действительно, не в последнюю очередь с учетом известного раз­вития последующих событий нельзя сбрасывать со счетов предположе­ние о том, что советская сторона в ходе переговоров с Риббентропом тем или иным образом (прямо декларируя или косвенно давая понять своей позицией) продемонстрировала свою заинтересованность в мирном урегулировании мирового кризиса вообще и дипломатическом улажи­вании конфликта с Польшей в частности, выдвинув на обсуждение идею международной конференции и заручившись обещанием Риббен­тропа о том, что Советский союз (на этот раз) сможет участвовать в по­добной конференции[1207]. Выражение такой заинтересованности не только шло бы в русле ее опасений относительно того, что в последнюю минуту за ее спиной мог бы стать реальностью «второй Мюнхен», кото­рым была бы предрешена судьба Польши, — оно являлось бы также ло­гическим продолжением декларирования тех пожеланий, которые Молотов неоднократно высказывал Шуленбургу. Оно, далее, в столь же сильной степени соответствовало бы принципам так называемой со­ветской «политики мира», в какой подобным образом отстаиваемое ре­шение казалось способным избавить Советское правительство от нежелательного вовлечения в польский конфликт, что легко могло привести к коллизии с существовавшим советско-польским пактом о ненападении и втянуть Советский Союз в конфликты с державами — гарантами независимости Польши, каковыми являлись Франция и Ан­глия. Наконец, оно соответствовало бы желанию не допустить прибли­жения к советской территории германо-польской фронтовой линии, поскольку в противном случае рано или поздно еще больше возрос бы риск для безопасности СССР. Возможность разрешения кризиса мир­ным, дипломатическим путем должна была показаться Сталину при некоторой широте взгляда единственным надежным выходом из его во­енно-политической дилеммы. И многое говорит за то, что он отстаивал бы ее, если бы Риббентроп сделал ее упомянутым образом предметом обсуждения. (Заявление Гауса о том, что Сталин и Молотов проявили пассивность в этом вопросе, основано исключительно на его наблюде­ниях, относящихся ко второму раунду переговоров.)

По утверждению Риббентропа, те меры, которые надлежало принять на случай войны, обсуждались лишь во вторую очередь. Он заявил: «Затем мы заговорил и о том, что следовало принять немецкой и русской сторонам в случае вооруженного конфликта»[1208]. На случай возникнове­ния германо-польского конфликта, который при сложившемся положении нельзя было исключать, «была согласована'' демаркационная линия"»[1209]. Эту демаркационную линию, соответствовавшую директивам Гитлера относительно разграничения сфер интересов, Риббент­роп в общих чертах нанес на карту. По его собственным словам, «она проходила вдоль рек Рыся (правильно: Писа. -И.Ф.), Буг (Висла. — И.Ф.), Нарев, Сан... Так выглядела демаркационная линия, которой надлежало придерживаться в случае, если бы дело дошло до вооружен­ного конфликта с Польшей»[1210].

Указание Риббентропа на то, что очерченная линия была определе­на в качестве «демаркационной линии», имеет важное значение: на этой стадии переговоров речь шла о том, что Германия использует все средства мирного решения конфликта; в случае же, если тем не менее возникнет «ситуация невыносимых польских провокаций»[1211] и Герма­ния окажется втянутой в вооруженный конфликт и сочтет себя вынуж­денной вступить в Польшу, она обязывалась лимитировать свои возможные военные акции пределами намеченной разграничительной линии. Тем самым Риббентроп гарантировал Советскому Союзу, что германский вермахт не вступит в прилегающие к СССР районы Поль­ши. Следовательно, Германия недвусмысленно отказывалась от (воен­ного захвата) польских территорий, которые советский Генеральный штаб считал областями, важными с точки зрения интересов обороны СССР и стратегически важными в рамках концепции выдвинутой впе­ред обороны. Борьбу за часть этих областей с целью обеспечения себе прохода через них и их временного военного использования безуспеш­но вел нарком обороны Ворошилов на переговорах с миссиями запад­ных держав. Теперь же эти территории были гарантированы Советскому Союзу без всяких усилий с его стороны и предположитель­но в значительной мере неожиданно.

Это в максимальной степени соответствовало интересам Сталина, так как означало мгновенное ослабление напряженности сложившего­ся для него военного положения. Кроме того, это обеспечивало Стали­ну, если он к тому времени уже был убежден в неизбежности конфликта с Германией, пояс безопасности, то есть предполье, в кото­ром он нуждался для развертывания своих дивизий на выдвинутых впе­ред оборонительных рубежах. Существует подозрение, что эта уступчивость германской стороны начала притуплять бдительность Сталина. Последующие территориальные уступки призваны были, да­лее, постепенно внушить ему мысль о том, что не Гитлер, а он сам является выигравшей стороной в этом беспрецедентном тасовании различных территорий. Ведь в качестве следующего шага Риббентроп предложил Советскому Союзу в рамках «гармонизации интересов» двух стран «Финляндию, Прибалтику и Бессарабию»[1212]. В вопросе о Финляндии и Бессарабии «договорились быстро»[1213].

По-иному сложилось обсуждение предложения Риббентропа о де­маркационной линии в Прибалтике. Линия по Западной Двине, пред­ложить которую Риббентроп был уполномочен Гитлером, не могла не вызвать у советских представителей неприятных эмоций ввиду еще не изгладившихся из памяти воспоминаний обоях, которые вел в Прибал­тике германский добровольческий корпус. Вдобавок эта разделитель­ная линия стимулировала опасения советской стороны относительно того, что германский вермахт намерен в рамках осуществления плана «Вайс» вторгнуться и на территорию Прибалтики. Сталин и Молотов, должно быть, были всерьез встревожены этой перспективой. Поэтому при обсуждении прибалтийского вопроса они, очевидно, проявили оп­ределенную «жесткость»[1214], но в то же время, видимо, и не выдвинули никаких принципиальных возражений против линии по Западной Дви­не. Единственное разумное объяснение этого может состоять в предпо­ложении, что они в тот момент вообще еще не отдавали себе отчета в, возможно, неограниченном объеме предложений, исходивших от Гит­лера. Лишь в дальнейшем они, судя по всему, постепенно осознали это: результатом такого запоздалого осознания явилось предъявление еще двух требований. Первое касалось Прибалтики. Это было дополнитель­ное требование относительно Литвы, которое Гитлер удовлетворил, пе­редав по договору о границе и дружбе от 28 сентября 1939 г.[1215] Литву Советскому Союзу. Второе требование имело отношение к Юго-Восто­ку. Это было запоздалое требование относительно Проливов, которое Молотов выдвинул в ходе своего визита в Берлин в ноябре 1940 г. Одна­ко к этому времени казавшаяся безбрежной щедрость Гитлера иссякла: заключенный с СССР договор о моратории уже принес ему желанные плоды.

В переговорах 23 августа, однако, Сталин еще пытался заполучить часть в ситуации, когда могло бы быть приобретено без всяких возраже­ний и целое. Он настаивал на том, что его Балтийский флот не может обойтись без расположенных на западном побережье Латвии портов Либавы (Лиепаи) и Виндавы (Вентспилса), и, возможно, добавил при этом, что даже западные военные миссии проявили понимание в отно­шении этой необходимости[1216]. Либава и Виндава не только принадле­жали к немногочисленным незамерзающим портам восточного побережья Балтийского моря, как это понимала делегация Риббентропа[1217] они имели в первую очередь стратегическое значение. Во время переговоров с западными военными миссиями Ворошилов настаивал на временной оккупации Либавы — более значимого из двух портов, рас­положенного на юго-западе Латвии, — как важного опорного пункта сопротивления агрессии по варианту № 1 (кампания на Западе) и по ва­рианту № 2 (кампания против Польши). Использование этих портов должно было в случае войны обеспечить советскому флоту на Балтике возможность проводить крейсерские операции, организовывать вылаз­ки подводных лодок, осуществлять минирование акватории Балтий­ского моря, прилегающей к побережью Восточной Пруссии и Померании, и блокировать доставку в Германию железной руды из Швеции.