Опоздавшая - Оливия Голдсмит

Официант принял заказы. Ждать не пришлось: блюда были поданы мгновенно. За исключением Карен и Дефины, модницы ели как все женщины Нью-Йорка, то есть почти ничего. Уже по этой причине Карен ненавидела модные ланчи с издателями и заказчиками. Возникал какой-то странный тип соревнования обедающих. Мужчины утверждали свое превосходство, пытаясь перепить друг друга, а модницы Нью-Йорка соревновались в недоедании. Как правило, они полностью просматривали интригующее меню, но заказывали только бутылку воды и закусочную порцию помидоров и базиликового салата в качестве основного и единственного блюда. При этом они предупреждали официанта, чтобы в нем не было масла. Если же вы нарушали правило и съедали кусок фантастически вкусного фирменного хлеба, то на вас смотрели с таким осуждением, как будто вы допустили непристойность. Карен придерживалась простой стратегии в выборе еды: она выбирала салат «Цезарь», съедала его, после чего возвращалась на работу и наедалась вволю. Может, и другие делали то же?

Мерседес сообщила им, что она перешла на новую диету. Она объясняла:

— Никакого крахмала. Ни капельки. Никаких паст, хлеба и картошки. Крахмал — абсолютный убийца.

Она проповедовала, как евангелист. Мужчин ее проповедь не интересовала. Но все тощие девицы из отдела Кейси и женщины из демонстрационного зала внимали с большим интересом и требовали подробностей.

— А можно ли есть рис? — спросила одна из них.

— Ни в коем случае! — почти кричала Мерседес. — Рис — это грех. Это отрава!

— Смахивает на евангелиста-проповедника, не так ли? — спросила Карен Дефину.

— Гм… дорогая. Это не евангелист. Это — антирисист.

Карен фыркнула в стакан минеральной воды. Наконец настал момент для выпивки. Карен никогда не видела группы в столь взвинченном состоянии, причем возбуждены были все, включая Джефри. Карен тоже поддалась общему настроению. В конце концов, убеждала она себя, ты получаешь деньги, получаешь ребенка, а все финансовые трудности перекладываются на плечи Билла Уолпера.

Неприятности начались двумя днями позже. Как обычно, в девять часов позвонила Луиза. Карен была готова к разговору с ней. Луиза уложила спать обоих детей и ждала, когда с ночной смены вернется Леон. Она сказала, что у нее распухли колени, но что так случалось и во время прежних ее беременностей. Карен посочувствовала ей. В Арканзасе стояла страшная жара, и несмотря на предупреждение Крамера, Карен собиралась послать ей кондиционер. Но когда она предложила это Луизе, та отказалась.

— Сейчас не время рождественских подарков, — сказала она резко и помедлив, спросила: — А как вы справляете Рождество? У вас бывает елочка?

Не подумав, Карен ответила:

— Нет, мы евреи.

Трубка молчала.

— Что? — спросила Луиза совершенно изменившимся голосом.

Трудно было поверить, что в одно короткое слово можно вложить столько разочарования и растерянности. Карен почувствовала, как стянуло ее живот.

— Вы — евреи? — переспросила Луиза.

Снова последовала пауза, теперь уже с этого конца телефона. Карен не знала, что сказать. Потом Луиза заговорила, но голос ее стал другим.

— Вы мне об этом не говорили, — сказала она, как обвинила.

— Извините, — сказала Карен. — Я не думала, что это так важно.

Показалось ли ей, или она вправду услышала, как охнула Луиза. Карен закусила губу.

— Пожалуйста, Луиза… — начала она.

— Мы — богобоязненные люди, — проговорила Луиза. Несмотря на мягкий арканзасский акцент, ее голос прозвучал жестко. — Вы можете в это не верить из-за той ситуации, в которой я теперь оказалась. Но то, что я вынуждена отказаться от своего ребенка, еще не означает, что я готова предать Иисуса Христа, — и подождав немного, добавила: — Я люблю моего ребенка, я люблю Господа и не собираюсь отдавать младенца на воспитание евреям.

Карен услышала короткие гудки.

Она продолжала держать отключенную трубку, застыв, как в столбняке. Наконец ей пришлось сделать над собой усилие хотя бы для того, чтобы сложить переносной сотовый телефон. Несмотря на то, что ей удалось это сделать, Карен чувствовала себя парализованной. Она понимала, что из попытки перезвонить Луизе ничего хорошего не получится. Она потеряла ребенка, и точка: та, конечно, продаст его кому-нибудь другому. Убитая горем, Карен упала на стул и осталась неподвижно сидеть там.

Единственное, чего ей хотелось, это выплакаться на плече у матери, той матери, которую она так и не нашла…

И вот теперь здесь, в одиночестве и темноте, Карен твердо решила: что бы ни произошло, но она узнает у Белл и Арнольда, как и где она родилась.

Часть третья

Рабы моды

Я заперла свою сестренку

И от жизни, и от света

Ради розы, ради ленты,

За венок на голове.

Маргарет Уиддемер

22. Запоминающееся событие

Лиза Саперштейн осмотрела себя в зеркале с таким вниманием, как будто хотела прочитать по глазам свою судьбу. На ней был надет серый шелковый Тайри Маглере, за который она переплатила бешеные деньги. Но сейчас, критически оглядывая себя, она засомневалась, не противоречит ли серый цвет ее внешности. На кровати был разложен подаренный Карен комплект парадной одежды, состоящий из трех вещей. Лиза не хотела задевать самолюбие Карен, но знала, что, надев его, она через десять минут будет чувствовать себя потрепанной кошкой. Другой вариант — светло-желтое шелковое накидное платье от Билла Бласса, которое она купила по дешевке у Лиманов. Она примерила все наряды по очереди, наверное, раз десять и наконец решилась на Маглере. И вот в последний момент у нее возникли сомнения. Она сбросила Маглере и надела Бласса. Он выглядел лучше, но более традиционно. К тому же из-под платья слишком выглядывали ноги. Слишком? Пожалуй, что да: она не так молода, как раньше. Она перевела взгляд и осмотрела голову. Понятно. Ее волосы стали менее густыми. Надо бы при укладке использовать побольше мусса. Ну что ж, на этот случай у нее есть шляпка, которая подходит к Блассу. Лиза взбила волосы. Ей казалось, что она сходит с ума. Хочет ли она сделать прическу под авангардистский широкоплечий стиль Тайри Маглере, или же под мягкий, но такой женственный стиль Карен, или же, наконец, под консервативный, но по-кошачьи коварный стиль Билла Бласса?

Лиза всегда определяла себя по той одежде, которую она носила в данный момент. Вы — не то, что вы едите, вы — то, что вы носите. Она никогда не была уверена в правильном выборе наряда, пока не видела реакцию окружающих на то, как она оделась. Она была в ужасе, что на званом завтраке, организованном Карен, ни Сьюзи, ни Буфф не заметили, во что она одета. С другой стороны, она была полностью удовлетворена, когда в Сент-Ригасе две модно одетые и очевидно богатые женщины, завтракавшие за соседним столиком, обернулись, чтобы оценить ее внешность. Она восприняла это как оказание ей рыцарских почестей, тем более ценных, что делались неохотно. Женщины вообще не любят, когда их ловят в момент оценки наружности других женщин, чем и занималась Лиза. Их оценка значила для нее больше, чем комплименты Джефри: мужчин всегда так легко обмануть.