Последний римский трибун - Эдвард Бульвер-Литтон

Замешавшись в толпу, стоял Адриан Колонна. Среди всеобщего смятения его никто не замечал, потому что он был закутан в свой широкий плащ, скрыт теснотой, да и кроме того его забыла большая часть людей, знавших его прежде. Он не был в состоянии преодолеть своей симпатии к брату Ирены. Одиноко среди своих сограждан стоял он, единственный человек из всего гордого дома Колоннов, бывший свидетелем торжества любимца народа.

– Говорят, в тюрьме он сделался плотнее, – сказал один из присутствующих, – он был довольно худощав, когда на рассвете вышел из Сент-Анджело.

– Да, – сказал другой маленький человек с хитрыми беспокойными глазами, – это правда; я видел его, когда он прощался с легатом.

Все глаза обратились к последнему из говорящих; он вдруг сделался значительным лицом.

– Да, – продолжал тот с важным видом, – как только, – вот видите, – он убедил мессера Бреттоне и мессера Аримбальдо, братьев Фра Мореале, сопровождать его из Перуджии в Монте Фиасконе, он тотчас же отправился к легату д'Альборносу. Толпа следовала за ним. В том числе был и я; и трибун кивнул мне, да, кивнул! И так, в своей красной мантии и красной шапке он встал пред лицом гордого кардинала еще с большей гордостью. «Монсиньор, – сказал он, – хотя вы мне не даете ни денег, ни войска для безопасности в пути и защиты против засады баронов, но я приготовился к отъезду. Его святейшество сделал меня сенатором Рима: согласно обычаю, я прошу вас, монсиньор, утвердить меня в этом звании!» Желал бы я, чтобы вы видели, как гордый испанец выпучил глаза, покраснел и нахмурился; но он закусил губу и дал очень короткий ответ.

– И утвердил Риенцо сенатором?

– Да, и благословив его, простился с ним.

– Сенатором! – воскликнул дюжий, но седой великан со сложенными руками, – мне не нравится титул, который носили патриции. Я боюсь, как бы в своем новом звании он не забыл старого.

– Фи, Чекко дель Веккио, ты всегда был ворчуном – сказал продавец сукна, на товар которого был большой спрос по случаю церемониала. – Фи! А мне кажется, что скорее титул трибуна можно назвать вновь выдуманным, чем титул сенатора. Я надеюсь, что теперь, наконец, будет много праздников. В Риме давно уже скука.

Едва сказаны были эти слова, как толпа с правой стороны беспокойно заволновалась и вслед за тем один всадник быстро поехал по улице.

– Дорогу! Осадите назад! Дорогу для знаменитейшего римского сенатора!

Толпа затихла, потом зашумела, потом затихла опять. Все зрители у окон и на балконах вытянули шеи. Вдали послышался топот коней, звук труб, потом в отдаленных изгибах улиц показались колышущиеся знамена; затем блистающие копья, – и вся толпа как будто бы одним голосом закричала: «Едет! Едет!»

Адриан еще более отодвинулся назад в толпу; и прислонясь к стене одного из домов, смотрел на приближающееся шествие.

Впереди ехали, по шести в ряд, встречавшие сенатора римские всадники с оливковыми ветвями в руках; каждой сотне их предшествовали знамена с надписью: свобода и мир восстановлены. Когда они проезжали возле Адриана, то каждый из более популярных граждан кавалькады был узнаваем и приветствуем громкими криками. По одежде и вооружению всадников Адриан видел, что они принадлежали большей частью к числу римских купцов, людей, которые, если только они не переменились каким-либо чудом, ценили свободу единственно как коммерческую спекуляцию, «Это плохая опора, – подумал Колонна, – а что дальше?» Затем ехали в блестящей броне немцы – 250 человек – бывшие прежде на жалованье у Малатесты риминского и теперь нанятые на золото провансальских братьев. Они были высокого роста, суровы, спокойны, дисциплинированы и смотрели на толпу частью с грубым любопытством, частью с наглым презрением. Ни один крик привета не встретил этих дюжих чужеземцев; было явно, что вид их обдал холодом всю толпу.

– Стыд! – проворчал Чекко дель Веккио вслух. – Разве другу народа нужны мечи, охраняющие какого-нибудь Орсини или Малатесту? Стыд!

Ни один голос на этот раз не возразил недовольному великану.

«Единственная защита против баронов, которую можно назвать действенной, – подумал Адриан, – если он им будет хорошо платить! Но их число недостаточно!»

Затем шли две сотни пехотинцев, – бодрый народ; их веселые взгляды и непринужденная осанка, казалось, выражали сочувствие к толпе, и в самом деле они сочувствовали ей, так как они были тосканцы и потому любили свободу. Римляне со своей стороны, казалось, тоже признавали в них естественных и законных союзников, и приветствовали их всеобщим криком: – Vivano i bravi Toscani!

«Жалкая защита! – подумал более проницательный Колонна, – бароны могут устрашить, а чернь может испортить их».

Затем следовал ряд трубачей и знаменосцев. Гром музыки исчез в криках, которые, казалось, поднялись вдруг из всех частей города: – Риенцо! Риенцо! – Да здравствует! Да здравствует! – Свобода и Риенцо! – Риенцо и доброе государство!

Одетый в красную одежду, которая буквально была залита золотом, с обнаженной головой и склонясь к луке седла, Риенцо медленно проезжал сквозь толпу. На его лице в этот час не было видно признаков болезни и заботы: сама располневшая талия, казалось, лишь придала величия его виду. Надежда блистала в его глазах, торжество и власть видны были на его челе.

Толпа расступилась опять; сенатор поехал далее – и она опять сомкнулась. Возбужденному воображению этих людей казалось, что за трибуном следовала настоящая богиня древнего Рима.

На коне, покрытом золотой парчой, в белой, как снег, одежде, усеянной драгоценными камнями, ехала прекрасная царственная Нина. Ее гордость, ее тщеславие были забыты в эту минуту, и ее приветствовали и боготворили почти столько же, как и ее мужа.

Но не к этой великолепной фигуре прикован был взгляд Адриана. Бледный, задыхающийся, дрожащий, он прильнул к стене. Не сон ли это? Или умершая воскресла? Или это действительно его живая Ирена, нежная и меланхолическая красота которой грустно сияла возле Нины – звездой возле месяца? Великолепное зрелище исчезло из его глаз, все сделалось тускло и мрачно. На минуту он лишился чувств. Когда он пришел в себя, толпа спешила вперед, смешавшись с огромным потоком, который следовал за процессией. Среди движущейся массы он увидел грациозный образ Ирены; сдвинувшиеся знамена процессии опять скрыли ее от глаз его. Кровь отлила у него от сердца и бросилась по всем жилам. Он был похож на человека, который целые годы был в страшном беспамятстве и потом внезапно пробужден для небесного света.

Один человек из этой огромной толпы, не трогаясь с места, остался, с Адрианом. Это был Чекко дель Веккио.