Скобелев: исторический портрет - Валентин Масальский

О знакомстве со Скобелевым г-жа Адан рассказала в воспоминаниях о нем, изданных в России в 1886 г. и представляющих, как упоминалось выше, восторженный панегирик белому генералу. Впервые она увидела Скобелева в цирке, где могла наблюдать его огромную популярность. При появлении его публика взревела от восторга и с криками «Да здравствует Скобелев!» вскакивала с мест. «Популярность Скобелева можно сравнить только с популярностью Наполеона I, — писала Адан. — От бедной хижины до барских жилищ, как во всех концах России, так и в столицах, всюду с гордостью рассказывают легенды о Ташкенте, Хиве, Коканде, Кашгаре, Плевне, Галлиполи и Геок-Тепе». Удовлетворение, с которым об этом писала Адан, вполне понятно: для осуществления планов франко-русского сближения нужен был именно такой человек. Знакомство состоялось в Европейской гостинице, куда Скобелев явился по записке Адан. По ее словам, она была очарована Скобелевым. Между собеседниками сразу установились доверие и непринужденность.

«— Я не люблю войны, — сказал Скобелев… — Я слишком много воевал… Но есть война, на которую я всегда буду готов… Она будет для меня священная война».

Адан немедленно подхватила эти слова, заявив, что и для нее эта война будет священной. Дальше между ними произошел следующий диалог.

«— Слова: немец — вот враг! — вы, генерал, должны были бы публично произнести в Париже.

— Они не произведут действия и останутся без отголоска. Я был в Париже и не встретил там патриотов.

— Вы плохо их искали.

— Все у вас заняты Бисмарком, его боятся, а потому и терпят, то же и у нас в России.

— Приезжайте в Париж, генерал, повторите ваши слова и вы увидите, какой отголосок они найдут в стране, у которой отняли Эльзас и Лотарингию.

— Кто меня знает во Франции?

— Правда, почти никто, кроме военных и некоторых писателей, занимающихся внешней политикой… Но если призывное слово выскажет герой, то нация всколыхнется, и тогда Франция создаст из истории его жизни легенду, которой не забудут будущие поколения.

— Я приеду в Париж… Я повторю эти слова, составляющие обычную формулу моего мышления».

Сомневаться в точности, с которой г-жа Адан передает этот разговор, не приходится. Приведенные ею слова Скобелева — действительно те самые, которые выражали его внешнеполитическое кредо. Француженка же, как видно, тонко играла на честолюбии генерала. Ему, конечно, пришлись по душе ее слова, обещавшие ему новую славу, уже во Франции, но его согласие приехать в Париж было вызвано не комплиментами Адан, а тем, что цель этой поездки отвечала его собственным замыслам. Искренность этой беседы и быстрота, с которой собеседники пришли к взаимопониманию, были, без сомнения (во всяком случае, в первую очередь), обусловлены совпадением интересов представляемых ими стран. Скобелеву должна была импонировать нескрываемая антинемецкая неистовость французской единомышленницы. Сам не менее неистовый антинемец, он был рад предоставившейся возможности практического действия.

12 января 1882 г., в годовщину штурма Геок-Тепе, в Петербурге собрались его участники. В ресторане Бореля был устроен обед, на котором Скобелев выступил с речью, открыто направленной косвенно против Германии и прямо — против Австро-Венгрии и в защиту проживавших на ее территории славянских народов. Для понимания внешнеполитических взглядов и всего мировоззрения Скобелева, а также дальнейших событий знание речи необходимо. Кроме того, она интересна сама по себе. Поэтому, думаю, читатели не будут возражать, если я приведу ее целиком.

«Поколение наше переживает многознаменательное, небывалое в истории время. Несколько веков тому назад царило кулачное право в международных отношениях. За сим настала эпоха трактатов, соблюдать которые по форме и нарушать по духу являлось выражением наибольшей государственной мудрости (впечатление, произведенное вторжением в Силезию).

Нашему веку суждено было воочию испытать, что сильнейший относительно якобы слабейшего основывает свои отношения на крови и железе, и что правом повелевает сила. Многознаменательно, г-да, что подобного официального признания бесправия, подтвержденного фактами, еще никогда не было сделано в истории.

Великие патриотические обязанности наше железное время налагает на нынешнее поколение. Скажу кстати, г-да: тем больнее видеть в среде нашей молодежи так много болезненных утопистов, забывающих, что в такое время, как наше, первенствующий долг каждого — жертвовать всем, в том числе и своим духовным я, на развитие сил отечества.

Если, г-да, в делах частных чувство недоверия друг к другу не может быть никому симпатично, то, напротив того, крайнее недоверие ко всему иноплеменному, могущему нарушить законные исторические идеалы отечества, есть патриотическая обязанность, ибо немыслимо допустить, чтобы провозглашенная ныне теория торжества сильного бесправия над слабейшим правом могла бы быть собственностью одного лишь племени. Из только что сказанного, мне кажется, явствует, как радостно должно отзываться в патриотических сердцах, когда события слагаются так, что вводят в ошибку прозорливого и талантливого отечественного недруга. Чувство это принимает оттенок особенный, когда находишься в среде людей, своими трудами, доблестью, кровью способствовавших введению в ошибку этого недруга.

Известно вам всем, что высокоталантливый недруг наш сэр Генри Роулинсон в своем сочинении («Россия и Англия на Востоке») еще в 1875 г. заявлял, что вражда ахал-текинцев заведет Россию к многолетним и непомерным расходам людьми и деньгами, вовлечет во вражду с Персией, заставит занимать кордонную линию фортов от устьев Атрека по всему оазису и от Атрека до Мерва включительно, и, наконец, главное, в конце концов нарушит политическое могущество России в Средней Азии.

Отрадно, г-да, в сегодняшний многознаменательный день, озираясь на далекую дорогую нам окраину, иметь возможность фактически убедиться, что… тяжкие предсказания Роулинсона ни в чем не оправдались. Нам слишком всем известно положение дел, чтобы мне входить в подробное рассмотрение его; но очень уже давно наша среднеазиатская, столь буйная окраина не пользовалась таким безусловным спокойствием, как теперь. Никогда, быть может, со времен похода Магомет-шаха на Герат и тесно связанной с этим событием незабвенной деятельности графа Симонича, значение русского посланника в Тегеране не было столь первенствующим. Словом, обаяние русского знамени стоит очень высоко, далеко к востоку, за пределы покоренной области; это, конечно, не откажутся подтвердить только что вернувшиеся из Серахса инженеры.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});