Бессмертник - Белва Плейн

Они стояли друг против друга, глядя глаза в глаза.

— Ты не должен был жениться на мне, Тео, — произнесла она наконец.

— Что ты несешь?

— Ты меня не любишь. И никогда не любил. Ты по-прежнему любишь ее.

— Она умерла.

— Да. А будь она жива, ты был бы с ней намного счастливее.

— Во всяком случае, она не стала бы изводить меня глупыми разговорами.

— Ну, видишь. Не повезло. Может, умереть — оказать тебе услугу? Только вот беда: ее моя смерть все равно не вернет.

В сердцах он вмазал себе кулаком по раскрытой ладони.

— Нет! Такого идиотизма, такого детского лепета я еще не… Айрис, сколько это будет длиться? Прости, слово «изводить» было неуместным. Я напрасно сказал. Но я не понимаю, почему ты так уязвима, почему постоянно в себе сомневаешься, так мало себя ценишь? Больно смотреть и слушать.

— Да, представь, я в себе сомневаюсь. Но если ты это видишь, почему не хочешь мне помочь?

— Посоветуй как. Помогу, если это в моих силах.

Она знала, что сжигает мосты, но остановиться уже не могла.

— Скажи, что остался бы со мной, даже если б она была жива. Скажи, что любишь меня больше, чем любил ее.

— Я не могу это сказать. Ты же знаешь, любовь всегда разная, как люди. Она — один человек, ты — другой. Это вовсе не значит, что кто-то из вас лучше или хуже.

— Тео, ты не даешь прямого ответа.

— Это все, что я могу сказать, — мягко произнес он.

— Хорошо. Ответь в таком случае на вторую часть вопроса. Если б ты узнал, что она жива, ты бы бросил меня? Не уклоняйся, скажи: да или нет.

— Боже! — простонал Тео. — Айрис, за что ты меня так мучаешь?

Она понимала, что стегает его, точно беспомощного пса, которому никуда не деться, потому что с поводка его не спускают. Однажды она видела, как хозяин стегал вот так же свою собаку. Айрис тогда едва не стало дурно. Но сейчас она не могла остановиться.

— Тео, я спрашиваю, потому что должна знать ответ. Иначе я не смогу жить, не смогу существовать!!!

— Но это жестоко! Я не в силах, не в состоянии отвечать на бессмысленные вопросы.

— Ну вот мы и вернулись к тому, с чего начали. По-настоящему ты никогда и не хотел на мне жениться.

— Почему же я это сделал?

— Потому что знал, что мой отец ожидает от тебя именно этого.

— Айрис, если б я не хотел жениться, меня не заставили бы даже десять отцов.

— Кроме того, ты был одинокий, усталый. А в нашей семье ты обрел приют и тепло. Ну и, помимо всего прочего, я оказалась достаточно умна и образованна, у нас общие взгляды и вкусы. Вернее, были общие. Такую жену иметь не зазорно, она найдет, о чем поговорить с твоими высококультурными друзьями-европейцами. Все это так. Но это не любовь.

Тео задумался. А потом спросил:

— Что же, по-твоему, любовь? Можешь объяснить?

— Решил заняться семантикой? Разумеется, не могу. И никто не может. Но каждый при этом прекрасно понимает, что это такое.

— Вот именно. Каждый понимает любовь по-своему.

— Все это уловки, изощренная словесная игра! Ты прекрасно знаешь, о чем я!

— Ну ладно, хорошо. Давай все-таки попытаемся дать определение. Ты согласна, что одна из составляющих любви — бескорыстная забота о другом человеке, стремление, чтобы ему было хорошо?

— Безусловно, но заботиться можно и о престарелом дедушке.

— Айрис, не передергивай. Ты сама причиняешь себе боль, причем без всякой нужды. Если бы понять, чего ты хочешь!

У нее задрожали губы. И чтобы скрыть эту дрожь, она поспешно поднесла руку ко рту.

— Я хочу… хочу… как у Ромео и Джульетты. Хочу быть любимой и единственной. Понимаешь?

— Айрис, дорогая, я снова вынужден повторить: это наивность и ребячество.

— Ребячество? Весь мир стоит на таком ребячестве! Любовь — это чудо, это самое сильное, глубокое, изумительное чувство, которое дано испытать человеку. Во все века искусство, музыка, поэзия говорят только о любви. И это, по-твоему, ребячество?

Тео вздохнул:

— Возможно, я опять неудачно выбрал слово. Не ребячество. Мечтательность. Грезы. Ты видишь в любви только вершинные, пиковые моменты. Но они не могут длиться всю жизнь. Это грезы.

— Я не такая дура. Я прекрасно знаю, что жизнь — не стихи и не оперная коллизия. Но я бы хотела испытать эти, как ты выражаешься, «вершинные» моменты.

— А ты их не испытывала?

— Нет. Я всегда делила тебя с умершей. А теперь еще и с кучей клубных вертихвосток в придачу.

— Айрис, мне очень жаль тебя. Жаль нас обоих. Столько всего выплеснулось наружу из-за фотографии… Ну, хорошо, я не стану на нее больше смотреть. Все равно рано или поздно время подвело бы под этим черту, — с горечью сказал он. — Но если тебя это не удовлетворит… А тебя, похоже, ничто не удовлетворит, ты словно намеренно ищешь страданий.

— A-а, мы занялись психоанализом?!

— Необязательно быть психоаналитиком, если речь идет об очевидных вещах. Ты действительно ищешь страданий и боли, иначе прислушалась бы к моим доводам.

— Доводы совершенно ни при чем. Я чувствую, понимаешь, чувствую так, а не иначе. И никакими доводами тут не поможешь. Почему твои доводы не помогают тебе забыть Лизл? Ведь это тоже грезы!

Тео потер глаза, лоб…

— Давай вернемся к этому утром. Время уже за полночь, и я очень устал.

— Как угодно, — ответила она.

Они легли на широкую супружескую кровать. Сердце стучало громко, подобно молоту. Она лежала, сжав руки в кулаки, напряженная, словно перетянутая струна. Придет ли сон, облегчит ли эту муку? По дыханию Тео она поняла, что он тоже не спит.

Немного погодя она ощутила на плече его руку — ласковую, сочувственную. Потом рука скользнула дальше, к груди.

— Нет, — сказала она. — Я не могу. Все ушло, кончилось.

— Что значит «кончилось»? Навсегда?

— Да. Все застыло и умерло. — Она заплакала. Холодные слезы стекали по вискам, тихие, беззвучные слезы. Но Тео, конечно, знал, что она плачет. Он снова коснулся ее, ища ладонь, но она убрала руку. Спустя несколько секунд он повернулся к ней спиной, подтянул подушку, и Айрис поняла, что он отодвинулся на самый край кровати.

Рано утром, проспав не больше полутора-двух часов, Тео встал и вышел из спальни. Без труда нашел в нью-йоркской телефонной книге нужный номер, снял трубку.

Пару недель назад, выходя от своего дантиста, Тео задержался на пороге, пережидая внезапный ливень. Рядом остановилась девушка, зубной техник из соседнего кабинета. Ей было на вид года тридцать два. Типичная уроженка Скандинавии с присущей им откровенной, бьющей красотой здорового тела. Они болтали, пока не кончился дождь: о лыжах, о Нью-Йорке и о городке в Норвегии, где она родилась.

Прощаясь, он сказал, что беседовать с ней очень приятно, а она ответила: «Придет охота побеседовать еще — звоните. Мой номер в телефонной книге». Охота пришла. Он набрал номер.

— Ингрид? Здравствуй, — сказал он мягко, услышав ее голос. — Это Тео Штерн. Помнишь меня?

39

Машина, тихо урча, бежала на север. Тео обожал такую погоду: сияющий, хрустящий морозец. Зима вообще его время года. Он любит медленное круженье снежинок на фоне пасмурного неба; черный, какой-то японский узор голых веток; предощущение зимних костров, густого сытного супа и толстых одеял на высоких постелях. Пересекая границу между Массачусетсом и Вермонтом, он невольно сравнивал окрестности с Австрией и находил, что отличия почти неощутимы.

Попытался настроить приемник, но чем дальше от Нью-Йорка, тем больше помех и треска перекрывали Девятую симфонию Малера, и, отчаявшись, он выключил радио. Теперь лишь поскрипывали дворники по стеклам да шуршали об асфальт шины.

Хорошо бы Ингрид ехала с ним, а не отдельно. С ней так хорошо и легко. С первого дня. Она может смеяться, может молчать, но от него при этом не ждет и не требует ничего. Ни к чему его не принуждает. Раз в неделю он ездил в Нью-Йорк читать лекции, а потом, заранее условившись, что на работе он в этот день не появится, ехал прямиком к ней, и они проводили вместе долгие часы. Какая же свобода царила в этих двух тесных комнатенках! Его встречала тихая музыка, в духовке грелся хлеб. Вместо занавесок окна закрывали вьющиеся стебли растений, и на стоявшую между окон кровать всегда падала пятнистая тень, и пахло влажной зеленью. Иногда они, не вставая, весь день слушали музыку. Ингрид курила, и сладковатый запах ее сигарет теперь напоминал о ней всегда, где бы Тео его ни учуял. Часы, проведенные с Ингрид, придавали ему бодрости на всю неделю.

Но ехать вместе — пускаться на безрассудный риск. Никогда нельзя предвидеть, кого встретишь, хотя Тео выбрал этот отельчик для лыжников именно за то, что он стоит на отшибе. Никто из знакомых о нем даже не слыхивал и уж тем более не был тут постояльцем.

Заранее уверенный, что Айрис с ним ехать откажется, он не преминул сказать: мол, хорошо бы выбраться на пару денечков покататься на лыжах. «Ты бы тоже нашла себе приятное занятие. Пока я на трассе, можешь погулять по окрестным деревушкам, там россыпи антиквариата». Но она отказалась наотрез.