Жизнь Марианны, или Приключения графини де *** - Пьер Мариво

— Да, да, ты права, дочь моя. Я не знала об этом,— ответила матушка.— Ступай, только не задерживайся, а ей скажи, что я очень устала и не могу выйти из кареты. Пожалуйста, поскорее возвращайся, лучше ты в другой раз приедешь к ней.

Сократим рассказ. Я показалась, мне отдали мой сундучок или шкатулку — называйте как хотите. Все монахини, коих я увидела, порадовались вместе со мной благополучному исходу моего приключения; настоятельница выразила мне самую искреннюю приязнь. Ей очень хотелось, чтобы я провела с нею весь вечер, но это было невозможно.

— Матушка ждет меня в карете у ворот вашего монастыря,— отговаривалась я.— Она бы с удовольствием увиделась с вами, но ей очень нездоровится; она просит вас извинить ее. Я должна с вами проститься.

— Как! — воскликнула настоятельница.— Эта нежная мать, эта женщина, которую я так уважаю,— здесь, у нашего монастыря. Ах, боже мой! С каким бы удовольствием я увиделась с ней и сказала ей, какого я хорошего мнения о вас! Ступайте, мадемуазель, возвратитесь к ней, но постарайтесь убедить ее заглянуть ко мне на минутку; если бы я могла выходить из дому, я сама побежала бы к ней. Но если сегодня уже поздно, то передайте, что я умоляю ее заехать к нам еще раз вместе с вами. Ступайте, дорогое дитя.

И она тотчас отпустила меня. Монастырский слуга понес мой сундучок; все заняло не больше десяти минут. Я забыла еще сказать, что настоятельница велела сестре привратнице передать привет госпоже де Миран, а та, в свою очередь, заверила, что на днях мы с нею обязательно заедем. Затем мы отправились дальше. Куда? Как бы вы думали?

— Ко мне домой,— сказала матушка.— Ведь в твоем монастыре уже пообедали. Мы тебя доставим туда под вечер. У меня нет особого желания долго держать тебя там, но тебе не мешает побыть в этом монастыре еще некоторое время, хотя бы из-за того, что проделали с тобою, а также по той причине, что я откровенно выражала там свою тревогу о тебе.

За разговорами мы и не заметили, как доехали до особняка матушки, во дворе она отпустила нашу провожатую, горничную госпожи де ... и мы вошли в подъезд.

В доме уже не было той экономки, которую я видела, когда меня принесли туда после того, как я упала на улице, выйдя из церкви; тогда Вальвиль, как вы, вероятно, помните, позвал ее, чтобы она разула меня; из всех слуг оставался там только лакей Вальвиля, знавший меня; этот самый лакей бежал вслед за моим фиакром до лавки госпожи Дютур, да и после того видел меня, потому что два-три раза приносил мне в монастырь записки от Вальвиля. Но этот лакей был болен, так что никому в доме не было известно, кто я такая.

Должна вам сказать, что хоть я и была преисполнена радости, но, поднимаясь по лестнице в матушкином доме, я все думала: сейчас я увижу и экономку (о которой говорила вам) и лакеев, и уж они непременно меня узнают.

«А-а, это она! Та девчонка, которую принесли сюда, когда на повредила себе ногу,— скажут они.— Маленькая белошвейка, которую мы приняли было за барышню, и вдруг слышим, что она велит отвезти ее в лавку Дютур!»

И мне это было неприятно. К тому же я боялась, что Вальвилю станет немного стыдно, но может быть, он и не обратит на это внимания, ведь он так любит меня. К счастью, ни ему, ни мне не пришлось испытать неприятности, которые рисовались моему воображению, и ничто не мешало мне наслаждаться сознанием, что я в гостях у матушки, и чувствовать себя там, как дома.

— Ну вот, дочка,— сказала она мне.— Дай-ка я тебя поцелую, кругом нет злопыхателей. Все обернулось как нельзя лучше. О намерениях наших догадываются, предвидят их, но, кажется, нисколько их не порицают; министр вернул тебе свободу, отдав тебя в мои руки, и — благодарение небу! — в свете ничему уж больше не будут удивляться. Сколько ты мне наговорила нежных слов, дорогое мое дитя! Но, откровенно говоря, я вполне их заслуживаю за все те огорчения, какие ты мне причинила. Да ведь и тебе довелось их изведать, не правда ли? А подумала ты о том, как я буду страдать? Приходила ли тебе мысль о твоей матушке?

Она говорила со мной, сидя в глубоком кресле, я стояла перед ней и вдруг, в порыве благодарности, бросилась к ее коленям. Поцеловав ей руку, я вскинула глаза и, пристально глядя на госпожу де Миран, сказала:

— Матушка, вот господин де Вальвиль. Он мне очень дорог, и это уже не тайна, я разгласила ее перед всеми, но любовь к нему не помешает мне сказать, что я во сто раз больше думала о вас, нежели о нем. Мысли о моей доброй, нежной моей матушке не оставляли меня! «Что она будет делать? Чего она не сделает?» — говорила я себе. Да, все матушка была у меня на уме. Все о вас я думала. Я не знала, удастся ли вам вызволить меня из беды, но больше всего хотела, чтобы матушка тосковала о своей дочке; во сто раз больше я мечтала о нежной ее ласке, чем о своем освобождении, и я бы все претерпела, кроме мысли, что вы покинули меня. Чувства эти переполняли мое сердце, глубоко волновали меня, и, должна повиниться, маленькое беспокойство закралось в мою душу, хотя оно и длилось совсем недолго. Однако ж я думала и о господине де Вальвиле; если б он позабыл меня, мне бы стало так горько, что и сказать нельзя, но главное для меня — чтобы вы, матушка, меня любили; материнская любовь — вот что мне нужнее всего, вы на первом месте в моем сердце, ведь вы сделали мне столько добра, я стольким вам обязана, и мне так сладко чувствовать, что я вам дорога! Разве я не права, господин де Вальвиль?

Госпожа де Миран слушала меня с улыбкой.

— Поднимись, девочка,— сказала она мне.— Я тебя заслушалась и забыла побранить тебя за то, что ты была так неосторожна вчера утром. Хотела бы я знать, почему ты позволила какой-то незнакомой женщине увезти тебя, хотя она явилась без всякой записки от меня, да еще и приехала не в моей карете? О чем ты думала? Почему не обратила на все это внимания, особенно после того, как тебя навестила весьма подозрительная гостья, похожая на скелет,— ты так хорошо обрисовала мне ее. Разве ее угрозы не говорили о каких-то злых намерениях? Разве не должны они были породить у тебя некоторое недоверие? Ты ветреница! И на все время, пока ты еще пробудешь в монастыре, я запрещаю тебе выходить оттуда иначе, как в сопровождении той женщины, которую ты сейчас видела (она говорила о своей горничной, только что заходившей в комнату), или же по моему письму, которое я пришлю с кучером, если только сама не приеду за тобой. Ты поняла?

Тут как раз подали обед, мы сели за стол. Вальвиль ел очень мало, я тоже; матушка заметила это и посмеялась над нами.

— Как видно, радость отбивает аппетит,— шутливо сказала она.

— Да, матушка,— таким же тоном подтвердил Вальвиль.— Всего сразу не сделаешь.