Виват император! Армагеддон - Роман Злотников

Эти голосовые модуляции вновь вызвали у Постышева приступ чувства вины. Он нахмурился и тихо спросил:

— И что же вы предлагаете?

Филипп улыбнулся и пожал плечами.

— Да в общем-то ничего.

— То есть?

Гранин развел руками:

— А вот так вот. Я поставил перед вами проблему, которую считаю достаточно важной и решение которой, по моему мнению, находится всецело в вашей компетенции. А что и как предпринять — решать вам, и только вам. — С этими словами Филипп поднялся на ноги и, коротко кивнув, направился к выходу из зимнего сада, оставив Постышева наедине с его расстроенными мыслями. Уже у самой двери он на мгновение приостановился и бросил быстрый взгляд на своего покинутого собеседника, затем едва заметно улыбнулся и вышел. Похоже, дело было сделано. И это означало, что дорога к трону России для Его Высочества была не только открыта, но и с нее были убраны самые крупные камни. По прикидке Ярославичева, все проблемы с референдумом по коронному договору, выборами Земского Собора, изменением Конституции и иными ступеньками к превращению России в заготовку будущей метрополии новой, невиданной доселе империи должны были быть решены менее чем за год. А это не такой уж и долгий срок, учитывая, что смерть, хочется надеяться, придет к ним очень нескоро.

Эпилог

(Десять месяцев спустя)

Ярославичев стоял на самом верху Боровицкой башни, в проеме башенной двери и смотрел вниз, на Соборную площадь. Там, напротив трибун, выстроенных у Грановитой палаты, выравнивались строгие шпалеры Преображенского, Семеновского и Измайловского полков, а чуть поодаль цокал подковами по брусчатке эскадрон кавалергардов в новеньких, с иголочки мундирах. По идее, Дмитрий Иванович Ярославичев должен был сейчас находиться у себя в кабинете, в Большом Кремлевском дворце и готовиться к церемонии коронации. А вместо этого человек, которому спустя три часа предстояло стать новым русским императором, стоял в одиночестве на самой верхотуре и смотрел на Кремль.

— Что с тобой, Дмитрий?

Ярославичев оглянулся:

— Здравствуй, Ирина.

Тучина, так внезапно и незаметно появившаяся на башне, подошла ближе и с тревогой заглянула ему в глаза.

— Что-то случилось?

— С чего ты взяла?

Тучина пожала плечами:

— Ну, не знаю, просто вся охрана стоит на ушах. Этот мальчик, Филипп Гранин, гоняет своих ребят, как драных котов, пытаясь выяснить, как и куда ты мог исчезнуть.

Ярославичев усмехнулся:

— Я путешествовал по здешним катакомбам еще тогда, когда эта крепость была раза в два меньше, а ее стены были сложены из белого камня. «Москва Белокаменная» — это из тех времен, дорогая.

Тучина удивленно воззрилась на него:

— Ты хочешь сказать…

Ярославичев рассмеялся:

— Да нет, я никогда не был русским царем. ТОГДА я числился итальянцем. Просто для производства крупных работ русские всегда приглашали лучших специалистов со всего мира, а в то время лучшими каменщиками считались итальянцы…

Они помолчали, потом Ярославичев негромко спросил:

— Как дела в университете?

Тучина очнулась от размышлений и усмехнулась.

— Кембридж снова прислал предложение об обмене студентами.

— Который раз по счету?

— Двенадцатый.

Ярославичев качнул головой:

— Настырные. Оксфорд, насколько мне помнится, остановился на семи, Сорбонна — на восьми, а Гарвард и Йель подвели черту на десятом…

Внизу грянул военный оркестр. Трибуны уже практически заполнились народом. Ярославичев вздохнул:

— Ладно, Ирина, пошли. Не хватало еще, чтобы я опоздал на собственную коронацию. И так уже «свободная» пресса обвиняет меня во всех смертных грехах.

Тучина опять усмехнулась.

— Потерпишь. Во всяком случае, после того как ты выволок из этих катакомб на свет божий и представил Земскому Собору византийскую библиотеку, привезенную в Россию царевной Софьей, которую все здесь отчего-то называют библиотекой Ивана Грозного, никто больше не сомневается, что ты как минимум имеешь отношение к роду Рюрика. — Ирина вдруг остановилась. — Слушай, а может, ты действительно имеешь? Почему ты назначил коронацию именно на семнадцатое июля?

Ярославичев иронически улыбнулся:

— Ирина, ты же прекрасно знаешь, что люди привержены символам. А коронация нового императора в день убийства последнего царя из рода Романовых задает очень сильный символизм всему моему последующему правлению. Люди будут попеременно толковать это то как добрую, то как плохую примету. Так почему бы мне не доставить им удовольствие, дав такую славную игрушку?

Тучина покачала головой:

— Меня всегда удивляла в тебе эта безумная смесь сентиментальности и цинизма, Дмитрий.

И они пошли вниз по ступеням башенной лестницы…

Армагеддон

Пролог

Денек был хорош. Яркий, солнечный, умытый небольшим ночным дождиком, он сверкал, словно начищенный петровский пятак, заставив пенсионеров, составлявших основную массу пассажиров этой утренней электрички, забыть о проблемах, безденежье, старческих болячках, повытаскивать на свет божий заботливо укутанные по осени в старые тряпки лопаты, грабли и тяпки и, подобно леммингам во время их странных кочевок, устремиться толпой на штурм электричек. Вот толпа выплеснулась на перрон и торопливо двинулась к автобусным остановкам, по пути смешавшись с теми, кто по утреннему холодку спешил к привокзальному рынку, вольготно раскинувшемуся на специально огороженной территории, своевольно выплеснувшемуся на ступеньки подземного перехода и даже протянувшему свои щупальца к самым автобусным остановкам.

Высокий подтянутый майор с эмблемами горного стрелка, неторопливо двигавшийся в толпе, вдруг остановился и замер, не отрывая глаз от безногого мужика, сидевшего на грязноватом половичке с полузакрытыми глазами и тихонько, с надрывом, тянувшего: «И на рассвете вперед уходит рота солдат…», неумело подыгрывая себе на гитаре. Несколько мгновений офицер вглядывался в лицо, искривленное страдальческой гримасой, затем шагнул вперед и негромко позвал:

— Григорий? Изгаршин?

Безногий вздрогнул, его лицо мертвенно побледнело, он медленно открыл глаза:

— Командир?..

Майор присел на корточки, снял фуражку и пригладил волосы.

— Вот, значит, как…

Безногий сглотнул. Несколько мгновений они оба молчали, и это молчание да еще разительный контраст между чисто выбритым, лощеным офицером и заросшим щетиной, каким-то замызганным, опустившимся инвалидом — при том, что они тем не менее явно были одно, — как бы обособило их от многолюдного потока, отделило напрочь от весеннего тепла и суеты выходного дня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});