Лекции по патрологии I—IV века - Н. И. Сагарда

Попытки литературной борьбы против христианства со стороны языческих писателей

В знатном образованном римлянине общество ремесленников и рабов на первых порах вызывало презрение, а суеверие их представлялось слишком бессмысленным, чтобы вообще заниматься им или даже только точнее расспросить, каково его содержание. Религия, принесенная из варварских восточных стран, не имела права на серьезное внимание мудрого человека. Писатели этого времени в своих произведениях собирают все достопримечательное, но о христианстве до половины II в. у них почти нет упоминаний. Плиний Младший и даже Тацит, который рассказывает о гонении Нерона, очевидно, не считают презренную секту достойной подробного изображения ее судьбы. Но когда языческие писатели начали говорить о христианстве, в таких речах сразу же слышится ясный тон вражды. Причина этого заключается главным образом в исключительности притязаний, какие предъявлены были христианами для своей религии. Ничего подобного они [(образованные римляне)] прежде не знали. Философские системы могли быть логически несовместимы, но для всех было фактом, что они существовали рядом. Последователи Платона и Аристотеля могли ссориться, стоик и эпикуреец могли предаваться взаимной перебранке, но в сущности каждый понимал другого, и их общие интересы перевешивали их различия. Но Бог, единство Которого проповедовали христиане, был исключительный Бог: о существовании Его нельзя было строить никаких предположений, ни доказывать аргументами. Он раз навсегда открыл Себя человеку, и долг человека был принять это Откровение. Для образованного язычника казалось решительно неприемлемым христианское «не исследуй, а верь» (Contra Celsum 1,9). Права разума затронуты были этим с самой чувствительной стороны, и он не мог простить неуважения. Блестящие приобретения его, внесенные в течение многих веков и с большими усилиями, но самостоятельно, в сокровищницу высшей культуры, как казалось, бесцеремонно уничтожались супранатуралистическим учением варварского народа, нисколько не содействовавшего цивилизации человечества. Первые проповедники христианства, со своей стороны, не искали примирения с языческой философией. Они резко настаивали на неспособности человеческой мудрости разрешить или даже только осветить те проблемы, с которыми имело дело Откровение. Ап. Павел ясно видел и понимал, что его проповедь для эллинов — безумие (1 Кор. 1: 23). Поэтому первые известные нам попытки литературной борьбы с христианством во II в. показывали, что образованные язычники, скептики в отношении ко всякой теории и холодные ко всякой вере, говорят о христианстве с нескрываемой иронией, стараясь отметить в жизни и учении христиан смешные стороны; вместе с тем, чем дальше, все более в противохристианской литературе [видна] ненависть к христианству и страх перед ним.

Лукиану Самосатскому христианство представляется таким же безумием, как и языческая мифология. В своей сатире «О смерти Перегрина» (Шр1 της Π€ρ€γρίνου τ€λ€υτής) он осмеивает сумасбродного философа, который, от юности запятнанный преступлениями, был принят христианами в Палестине, здесь достиг славы великой святости, высших степеней священства, пользовался исключительным почетом, особенно когда во время гонения заключен был в темницу. Вкусив запрещенной пищи, он был исключен из общества христиан. Теперь он выступает как египетский аскет, потом как киник, и, наконец, в Олимпии сжигает себя на костре перед собравшимся народом, при этом земля поколебалась и из пламени вылетел коршун. Перегрин сделался предметом религиозного почитания. Сатира, собственно, направлена против киников, в особенности против современного киника Феагена; но вместе с тем автор старается представить в смешном виде и общество христиан. В целом ряде отдельных черт Лукиан обнаруживает свое знакомство с внешней жизнью христиан. Их легковерность, которая делает их жертвой ловкого обманщика, их трогательная забота друг о друге и презрение к смерти кажутся Лукиану глупостью, поклонение Распятому — абсурдом; но внутреннее содержание христианства осталось недоступным языческому писателю.

Произведение ритора Фронтона из Цирты (ум. после 175), учителя Марка Аврелия и Люция Вера, не сохранилось. Из древнейшей латинской апологии христианства, диалога «Октавий» Минуция Феликса (9.6; 31.2) видно, что Фронтон обнародовал речь против христиан и что он привел в ней ходячие обвинения против христиан, в особенности тиестовские вечери и эдиповские кровосмешения.

Первым обширным литературным произведением, направленным против юной религии, было сочинение эклектического платоника Цельса Λόγος άληθής каш Χριστιανών [Истинное слово, против христиан]. О личности этого врага христианства известно мало. Несомненно, что он был многосторонне образованный ученый, знакомый с разными философскими школами и религиями в римской империи, на которые он обращал внимание во время своих путешествий. Он вступал в споры с христианами и знает их литературу, даже гностическую. Он находился под преимущественным влиянием эклектического платонизма, хотя и не усвоил его положительного религиозного настроения. Скепсис, с которым он выступает против христианства, дает возможность отождествлять его с другом Лукиана. Произведение Цельса утрачено; но почти девять десятых его содержания и семь десятых буквального текста сохранено в направленном против него произведении Оригена, написанном в царствование Филиппа Аравитянина (244-249 гг.). Ориген разбирает сочинение Цельса, как он сам говорит, предложение за предложением, а потому на основании его возражений можно восстановить общий план и частнейшее расчленение произведения Цельса. Христиане представляются Цельсу незаконным и тайным обществом, их учение — варварское и не может быть доказано волшебными чудесами Иисуса. Это общее суждение обосновывается таким образом. Цельс прежде всего выводит против христиан иудея, который доказывает, что христианство не поняло иудейской идеи мессианства, которая будто бы в нем осуществилась. Он передает иудейские клеветы относительно евангельской истории, что Иисус родился от прелюбодеяния, научен был египетской мудрости и посредством нее привлек к себе толпы народа, и обращает внимание на контраст между утверждением Его Божественного достоинства и бедной, позорно закончившейся земной жизнью Его, обвиняет приверженцев ложного Мессии в отпадении от древнего закона; старается показать неосновательность ссылки христиан на ветхозаветные пророчества и оттенить недостоверность воскресения, которое сделалось известным только последователям Христа. Словом, Цельс устами иудея выставляет Основателя христианской религии как обманщика и все чрезвычайное в Его жизни объясняет измышлением Его последователей. Продолжение спора берет на себя сам язычник Цельс и прежде всего доказывает несостоятельность иудейской мессианской идеи, и этим старается поколебать самый фундамент христианства; впрочем, иудейство, по взгляду Цельса, имеет преимущество перед христианством как религия древняя. Затем он направляет свои возражения против отдельных положений вероучения и нравоучения христиан и возражает против основных мыслей о воплощении Бога или Сына Божия, о распятом Боге — как противных здравому смыслу, против мысли об историческом искуплении — как несовместимом с Божественной праведностью и беспристрастной любовью. Христианское спасение противоречит непреходящему и неизменному порядку в природе, где зло и грех, имеющие источник в самой материи, должны неизбежно иметь определенное место и значение, и человек не должен быть настолько высокомерным, чтобы смотреть на себя как на исютючительную цель Божественных действий; поэтому все части иудейско-христианского мировоззрения, как конец мира, суд, воскресение — бессмысленны, проповедь о прощении и искуплении — полна противоречий, так как никто не может изменить природы, и не согласуется с чистым понятием о Боге, так как Бог должен предпочитать праведных, а не грешных. Вопреки христианству, не только не понятая христианами философия, но даже языческая религия с ее мифами, давно отвергнутыми образованными людьми и скопированными христианами, относительно лучше. Христиане должны бы примкнуть к лучшим философским и поэтическим авторитетам классического мира, должны убедиться, что правильно понятое служение божествам и демонам может быть совмещено с чистым монотеизмом, должны, наконец, оставить нелепую мечту, что они могут обратить правительство в свою веру или что вообще можно достигнуть всеобщего согласия относительно Божественного. Цельс явно боится христианства, и оно представляется ему в высшей степени противным: в свидетели против него он призывает небесный и земной мир, — очевидно, им руководило не одно презрение. Несмотря на это, он считает необходимым посоветовать христианам примириться с государством. Таким образом, в конце концов религиозный интерес подчиняется политическому.