Собор Парижской Богоматери (сборник) - Виктор Гюго

Он продиктовал это письмо громко, твердым, отрывистым тоном. В ту минуту, как он его кончил, дверь отворилась и появилось новое лицо, бросившееся в комнату с криком:

– Государь! Государь! Парижская чернь бунтует!

Строгое лицо Людовика исказилось. Но это внешнее волнение исчезло, как молния. Он сдержался и сказал со спокойной строгостью:

– Что это вы так врываетесь, кум Жак?

– Государь! Бунт! – ответил, еле переводя дух, кум Жак.

Король, встав с места, грубо взял его за плечо и со сдержанным гневом, искоса поглядывая на фламандцев, сказал ему на ухо так, что тот один мог слышать:

– Молчи или говори шепотом.

Вошедший понял и начал шепотом сбивчивый рассказ, который король слушал спокойно, между тем как Гильом Рим обращал внимание Коппеноля на лицо и наряд прибежавшего, на его меховую шапку – caputia furrata, короткую епанчу – apitogia curta и длинное платье из черного бархата, по которым можно было узнать председателя счетной палаты.

Едва эта личность успела дать кое-какие объяснения королю, как Людовик XI воскликнул, захохотав:

– В самом деле? Да говори же громче, кум Куаксье. Чего шептаться? Пресвятой Деве известно, что у нас нет ничего тайного от наших друзей фламандцев.

– Но, государь…

– Говори громче!

Кум Куаксье молчал в изумлении.

– Ну же, говори, – продолжал король, – в нашем славном городе Париже волнение черни?

– Да, государь.

– Направленное, по твоим словам, против председателя суда?

– Да, по-видимому, так, – отвечал кум, путаясь в словах после резкой, необъяснимой перемены, происшедшей в мыслях короля.

Людовик XI спросил:

– Где ночной обход встретил толпу?

– По дороге от Двора чудес к мосту Менял. И я повстречался с ней, направляясь сюда по приказанию вашего величества. Я слышал, как некоторые кричали: «Долой председателя суда!»

– Что они имеют против него?

– Ведь он их ленный владетель.

– В самом деле?..

– Да, государь: это бродяги с Двора чудес. Они уже давно жалуются на председателя, которому подчинены. Они не хотят признавать за ним ни права судить их, ни права собирать подати.

– Вот как! – заметил король с улыбкой удовольствия, которую тщетно старался скрыть.

– Во всех своих прошениях к парламенту они утверждают, что повинуются только двум высшим властям – вашему величеству и своему богу, которым они, по-моему, считают Сатану, – отвечал кум Жак.

– Эге! – сказал король.

Он потирал себе руки и смеялся тем внутренним смехом, от которого сияет лицо. Он не мог скрыть радости, хотя и пытался сдержать себя. Никто ничего не понимал, даже сам Оливье. Король с минуту молчал, задумавшись, но с довольным лицом.

– Много их? – спросил он вдруг.

– Да, государь, немало, – отвечал кум Жак.

– Сколько?

– По крайней мере шесть тысяч.

Король не мог удержаться, чтоб не воскликнуть:

– Отлично!

Затем он снова спросил:

– Вооружены?

– Косами, пиками, самострелами, заступами, всяким смертоносным оружием.

Этот перечень, по-видимому, вовсе не встревожил короля. Кум Жак счел долгом прибавить:

– Если, ваше величество, не пошлете поспешно помощи председателю, он погиб.

– Пошлем, – с притворной серьезностью проговорил король, – конечно, пошлем. Председатель наш друг. Шесть тысяч! Какие выискались отчаянные! Неслыханная дерзость, и мы на нее очень гневаемся. Но у нас под рукой сегодня мало народу… Успеем послать завтра утром.

Кум Жак вскричал:

– Немедленно, государь! Здание суда будет до завтра двадцать раз разгромлено, поместье разграблено, а сам судья повешен! Ради бога, государь, пошлите, не дожидаясь завтрашнего дня.

Король пристально взглянул ему в лицо:

– Я сказал – завтра утром!

Это был один из тех взглядов, после которых уже не возражают.

Помолчав, Людовик XI снова возвысил голос:

– Кум Жак, ты должен знать это. Каковы были… – Он поправился: – Каковы феодальные права председателя?

– Государь, председатель суда владеет улицей Каляндр до улицы Эрбри, площадью Святого Михаила и постройками, известными в просторечии под названием ле Мюро, расположенными в числе тринадцати близ церкви Богородицы на Полях, – (тут Людовик XI приподнял шапку), – затем Двором чудес, больницей, называемой Банпье, и всем шоссе – от этой больницы до ворот Святого Иакова. Во всех этих местах он пользуется правом суда и собирания податей, вообще – всеми правами ленного господина.

– Ого! – сказал король, почесывая за левым ухом правой рукой. – Порядочный кусочек моего города. Так господин судья был владельцем всего этого?

На этот раз он не поправился и продолжал, как бы рассуждая сам с собой:

– Отлично, господин судья! Славный кусочек нашего Парижа был в ваших зубах!

Вдруг он разразился:

– Клянусь Пасхой! Что это за господа, присваивающие себе права сборщиков податей, судей, правителей, полных хозяев в нашем государстве! У них свои сборщики податей, свой суд и палачи на всех перекрестках! Выходит, что, как грек насчитывал столько богов, сколько было источников в его стране, а перс столько, сколько звезд на небе, так француз насчитывает столько королей, сколько видит виселиц! Прескверный порядок, и подобное смешение мне не нравится. Желал бы я узнать, волей ли Всевышнего установлено, чтобы в Париже кто-нибудь получал подати кроме короля, чтобы судил кто-нибудь кроме нашего парламента и в нашем государстве был иной государь кроме нас? Клянусь спасением своей души! Пора наступить дню, когда во Франции будет один король, один владыка, один судья, один палач, подобно тому как в раю есть только один Бог!

Он еще раз приподнял шапку и продолжал, все еще погруженный в свои мысли, тоном охотника, науськивающего и спускающего свою свору:

– Хорошо, мой народ! Отлично! Сокрушай этих самозваных властителей! Делай свое дело. Ату их! Грабь их, вешай, разоряй!.. А! Вы захотели стать королями, господа! Бери их, народ, бери!..

Тут он вдруг оборвал речь, закусил губу, как бы желая вернуть чуть было не вырвавшуюся наружу мысль, окинул своим проницательным взглядом каждого из пяти окружавших его вельмож и вдруг, схватив обеими руками шапку и глядя на нее, сказал:

– О, я бы сжег тебя, если б ты знала, что у меня в голове!

Затем, еще раз оглядевшись внимательным и тревожным взглядом лисицы, тайком пробирающейся в свою нору, он докончил:

– Ну, все равно! Мы окажем помощь господину судье. К несчастью, у нас здесь мало войска сравнительно с такой массой черни. Надо подождать до завтра. Порядок будет восстановлен, а кого захватят, без разговоров повесят.

– Кстати, государь, – сказал кум Куаксье, – с перепугу я забыл доложить, что стража захватила двоих бродяг из шайки. Если вашему величеству угодно будет видеть этих людей, они здесь.

– Угодно будет их видеть! – закричал король. – Клянусь Пасхой! Как ты забыл такую вещь? Оливье, беги скорей за ними!

Мэтр Оливье вышел и через минуту вернулся с двумя арестантами, окруженными конвоем королевских стрелков. У первого из арестантов было толстое, глупое, удивленное лицо пьяницы. Он был одет в рубище и шел, сгибая колени и волоча одну ногу. Второй был человек с бледной улыбающейся физиономией, уже знакомый читателю.

Король смотрел на них с минуту, не говоря ни слова, затем вдруг, обращаясь к первому из приведенных, спросил:

– Как тебя зовут?

– Жьефруа Пенсбурд.

– Твое ремесло?

– Бродяга.

– Зачем ты ввязался в этот проклятый бунт?

Бродяга смотрел на короля, качая руками с глупым видом. Это была одна из тех несуразных голов, где уму так же удобно помещаться, как огню под гасильником.

– Не знаю, – отвечал он. – Другие пошли, и я пошел.

– Вы шли нападать и грабить вашего господина, председателя суда?

– Я знаю, что хотели нападать на что-то, захватить кого-то. Вот и все.

Один из солдат показал кривой нож, найденный у бродяги.

– Ты узнаешь это оружие? – спросил король.

– Да, это мой нож. Я виноградарь.

– А в этом человеке признаешь своего товарища? – спросил Людовик XI, указывая на второго арестанта.

– Нет, я его не знаю.

– Довольно, – сказал король, делая знак личности, молча стоявшей у двери, на которую мы уже обратили внимание читателя. – Кум Тристан, бери, он твой.

Тристан Пустынник поклонился. Он тихим голосом отдал приказание двум стрелкам, и они увели несчастного бродягу.

Между тем король подошел ко второму арестованному, с которого градом катился пот.

– Как тебя зовут?

– Пьер Гренгуар, государь.

– Твое ремесло?

– Философ, государь.

– Как ты смеешь, негодяй, восставать против нашего друга, господина председателя суда, и что скажешь об этом бунте черни?

– Государь, я в нем не участвовал.

– Как это? Разве не захватила тебя, грабителя, стража в той толпе?

– Нет, государь, тут недоразумение. Это злой рок. Я пишу трагедии. Умоляю, ваше величество, выслушать меня. Я поэт. Людей моей профессии меланхолия иногда заставляет выйти ночью на улицу. Со мной это случилось сегодня. Несчастная случайность! Меня задержали напрасно. Я не принимал участия в бунте. Ваше величество видели, что бродяга не узнал меня. Умоляю, ваше величество…