Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл

об угрозе гражданской войны и революции, вдобавок многие довольно консервативные генералы типа Блюхера (Blucher)[301] и Йорка стремились взять реванш за катастрофические неудачи 1806 г. Фридрих-Вильгельм, попавший под такое давление и успокаиваемый русскими гарантиями, согласно которым за счёт территориальных уступок в Польше Пруссию можно было бы восстановить до размеров, равноценных тем, которыми она обладала в 1807 г., поэтому наконец согласился на союз.

Поскольку французские войска, если не считать нескольких гарнизонов, в то время, были далеко от Эльбы, 16 марта Пруссия объявила войну Франции, начав таким образом так называемую Befreiungskrieg (освободительную войну). Поскольку боевые части Пруссии в начале 1813 г. насчитывали всего лишь 65.000 человек, Фридриху-Вильгельму ничего не оставалось, кроме как полностью согласиться с программой реформаторов. Так, 3 февраля он издал декрет о том, что молодые люди, которые в состоянии оплатить стоимость оружия и снаряжения, имеют право записываться в добровольческие егерские батальоны, 9 февраля — о том, что впредь все освобождения от призыва в регулярную армию отменяются, 18 марта о том, что ландвер должен формироваться по жеребьёвке из мужчин в возрасте между восемнадцатью и сорока годами, которые не востребованы армией, а 21 апреля о том, что остаток людских ресурсов Пруссии должен служить в ландштурме (Landsturm), создаваемой на случай чрезвычайных обстоятельств территориальной гвардии, которая, как предполагалось, должна была вести партизанскую войну в оккупированных французами районах. Между тем 18 марта король издал напыщенное «Обращение к моему народу», в котором он провозглашал, что «наша независимость и честь народа… будут сохранены, только если каждый сын отечества примет участие в происходящем сражении… за свободу»[302].

В чисто цифровом выражении результаты были поразительными. К июню 1813 г. регулярная армия, включая егерей, увеличила свою численность до 150.000 человек, а ландвер насчитывал ещё 120.000. Насколько же, однако, всё это было следствием подлинного народного энтузиазма? Труд фон Трейчке, как и следовало ожидать, переполнен назидательными историями о преданности борьбе за победу, причём эта картина в определённой степени поддерживается свидетельствами современников — так британский дипломат, сэр Джордж Джексон (George Jackson), изображает народ как «армию без вождей, полную нетерпения и готовую в беспорядке и с бурной радостью броситься на врага в надежде вырваться из когтей французов», к тому же, как писал один офицер ландвера: «В уверенности, что… нации могут выполнить своё предназначение лишь путём огромных усилий и благородных деяний, все были полны решимости на подвиг… ради освобождения Отечества»[303]. Самой театральной была реакция в среде интеллектуалов, которые не отказывали себе в удовольствии изображать величественные картины патриотического воодушевления, а иногда даже поступали на военную службу, обычно связанную с Freicorps — отдельными мобильными колоннами, которые развёртывались по Германии, чтобы раздуть сопротивление, и одержали свою крупнейшую победу в Гамбурге, где в угоду союзникам 18 марта вспыхнуло народное восстание (то есть через шесть дней после того, как французы эвакуировали город). И наконец, многие евреи из средних классов, в которых вселяли большие надежды реформы Гарденберга, также брались за оружие.

Итак, нет дыма без огня. Тем не менее есть серьёзные свидетельства того, что эта картина народного крестового похода — миф. Что касается средних классов, то их реакция на воинскую повинность столь же часто была полна враждебности и страха, сколь и воодушевления. И Бреслау (Вроцлав), и Кёнигсберг (Калининград) протестовали против распространения воинской повинности на буржуазию, причём это недовольство нашло широкое отражение в печати. Буржуазия, по всей видимости, не горела желанием браться за оружие даже на самых привилегированных условиях. Так, численность егерей не превысила 12.000, a Freikorps по большей части состоял из казаков и прусских регулярных войск, при этом несколько добровольческих частей, действительно входивших в его состав, были рекрутированы главным образом из рабочих и ремесленников, вынужденных записаться в армию нищетой и безысходностью. Напротив, ландштурм разбудил-таки значительный энтузиазм, но здесь нельзя не отметить, что когда французы полностью ушли на запад и юг, от него вряд ли был какой-то прок. Между тем, двойственность в среде буржуазии среди простого народа обернулась открытой враждебностью, может быть, только кроме разорённой Восточной Пруссии. Повсеместно распространились побеги и сопротивление. Особенно тяжёлой в этом отношении была ситуация в Силезии: в этой провинции, ранее полностью освобождённой от воинской повинности, к июню 1813 г. удалось набрать менее половины причитающейся с неё квоты рекрутов. Между тем во всех частях прусской армии дезертирство превратилось в серьёзную проблему: только за март-июнь 1813 г. скрылись 29.000 служащих ландвера. Добровольцы не устремились и в Русско-Германский легион Штейна, который, в конечном счёте, превратился в обычный пехотный полк.

Итак, в действительности, как вынужден был впоследствии признать прусский Генеральный штаб, население приходилось силой гнать на войну, при этом дополнительные аргументы против представлений о народном крестовом походе можно получить, если рассмотреть, как прусское правительство рисовало борьбу, и степень, в которой осталась незатронутой структура общества. Так, хотя воззвание от 18 марта призывало всех подданных короля сражаться, они назывались не «пруссаками», а «бранденбуржцами, силезцами, померанцами [и] литовцами», и им напоминали об «ушедших временах Великого курфюрста и Фридриха Великого». Равным образом и офицеры и солдаты могли награждаться новым «железным крестом», учреждённым 10 марта Фридрихом-Вильгельмом, погибшим воздавались почести, а их семьям обеспечивалась забота, а немногим проявившим себя солдатам предоставлялась возможность выдвинуться из рядового состава, но на самом деле почти ничего не изменилось, поскольку в пределах возможного не нарушалось социальное и экономическое положение юнкерства. Итак, не касаясь того, как юнкеры выиграли от освобождения крепостных, они не только продолжали господствовать в офицерском корпусе, но и держали под жёстким контролем простой народ, как показала судьба ландштурма, для которого был сначала установлен ряд правил, настолько жёстких, что они в конечном счёте сводили к нулю его главное назначение и, в сущности, его ликвидировали. Между тем аналогичные оценки можно сделать и в отношении роли национализма в кампании, поскольку, хотя Александр и Фридрих-Вильгельм поддерживали свою кампанию призывами к общенациональному восстанию, совершенно очевидно, что их целью в первую очередь являлось заставить других германских правителей отказаться от союза с Наполеоном, так как ни тот ни другой не был заинтересован в объединении Германии.

Но, если популярная концепция Befreiungskrieg вызывает столь серьёзные сомнения, то что же привело к разгрому Наполеона в 1813 г.? Ответ на это прост: к тому времени развалилась вся его система ведения войны. Так, до 1813 г. все кампании Наполеона сводились к устранению противников