Что вдруг - Роман Тименчик

Русская мысль. 1918. № 3–6. С. 48, 52, 54–55, 66. Рассказ снабжен посвящением «Саломее Андреевой».

46.

В том числе и поэму «Марк Антоний» (Орион (Тифлис). 1919. № 6), где в образе Клеопатры можно предположить отражение С.Андрониковой. Поэме предпослано посвящение:

САЛОМЕЕ

За все, чему я жадно верил,На что с собой тебя обрек,За невозвратные потери,За долгих дней недолгий срок,За страсть блаженную и злую,За горький хмель твоих измен,За ту, чьи губы я целую,Касаясь ласковых колен.

За то, что скорбные морщиныОстались от забытых слезИ не повторен запах тминныйТвоих каштановых волос,Неутомимая, земная,Непокаянная, за всеПрости, забвенно поминаяМое забвенное житье.

47.

Рафалович С. Стихотворения. Пг., 1916. С. 72.

48.

Рафалович С. Из цикла «Женских стихов». Саломее Андреевой // Орион (Тифлис). 1919. № 8. С. 3. Совпадениям в стихах С. Рафаловича и О. Мандельштама, обращенных к С.Н. Андрониковой, был посвящен доклад Л.Г. Пановой на Эткиндовских чтениях 2008 года: «Уворованная Соломинка: к литературным прототипам любовной лирики Осипа Мандельштама».

49.

Ars (Тифлис). № 1. С. 48.

50.

См.: Матич О. Покровы Саломеи: Эрос, смерть и история. Авториз. перев. с англ. О.В.Карповой // Эротизм без берегов. Сб. статей и материалов / Сост. М.М. Павлова. М., 2004. С. 90–121.

51.

Левинсон А. Саломея // Творчество (Харьков). 1919. № 4. С. 32–33.

52.

РГАЛИ. Ф. 1346. Оп. 2. Ед. хр. 66. Л. 1. Шестой стих показывает, по-видимому, что происходил стихотворный конкурс триолетов о Саломее.

Среди сохраненных С.Н.Андрониковой мадригалов был и сонет-акростих М.А.Струве (датирован: 11 декабря 1914 г., Лазарет деятелей искусства):

Стрелою тонкою иль гибкою лозою,Ах, я не знаю, как мне Вас назвать.Легко Вас петь, но радостней молчатьОтравленному сладостной грозою.Мне холодно, мне не хватает зною,Эрот в плену и на дверях печать…А Вы одна сумеете понять,Несчастие иль счастье надо мною.Дремотное тяжелое томленье…Рассвета жду, и все кругом во тьме,Едва проснулось робкое смятенье,Еще душа заключена в тюрьме…Вы приближаетесь, Вы – свет и исцеленье,Астральная царица Саломэ.

(см. автограф: РГАЛИ. Ф. 1346. Оп. 4. Ед. хр. 119-а; финал сонета, видимо, отсылает к комете из балета Флорана Шмитта «Трагедия Саломеи», поставленного у С.П. Дягилева в 1913 г. с Т.П. Карсавиной в декорациях и костюмах С.Ю. Судейкина. Ср. изложение либретто у В.Я. Светлова: «История танца Саломеи уже канула в вечность. Саломея блуждает в загробных пределах в виде кометы с вечной головой Предтечи. Среди фантастического звездного неба мы видим Саломею, высоко вознесенную над землей. На лице ее читается трагедия ее земной жизни, трагедия ее рокового танца. И она переживает перед нами эту трагедию, танцуя перед головой Иоканаана, покоящейся на высоком столбе. Голова эта стала огромной, потеряв в своих чертах все земное, все низменное, все телесное, превратившись в своей далекой, загробной жизни в какой-то мировой символ. В танце Саломеи принимают участие невольники-негры и палачи, казнившие Иоканаана по повелению Ирода. В экстатическом движении Саломея замирает у колонны с воздетыми руками, измученная пляской и трагедией своей жизни, в каком-то безумном порыве мучительного пафоса. Этот финальный аккорд превосходно заканчивает длинный танец Саломеи и завершает выразительной хореографической ферматой этот красивый акт библейской фантастики» (Синий журнал. 1913. № 33. С. 7).

53.

См. предположительно к нему обращенное стихотворение А.Д. Радловой (1928):

<…>Большеглазый мальчик. В неумелых руках, как мячик, слава.Ты ли это, горькой славой отравленный друг?Почему выпитая радость – отрава?И вот – жестокие складки у губ и в глазах испуг.<…> Ты на Острове рыл за меня окопы,И когда я дрожала, крал для меня дрова,Удивились бы в старой Европе,Услышав в двадцатом году нашей любви слова <…>

(Радлова А. Из неизданных стихотворений / Публ. Г. Морева // Русская мысль. 1991. 13 сентября).

54.

См., например: «Радлова, повторяем, ведет свою поэтическую родословную от Ахматовой. Это вполне естественно – вряд ли мыслима сейчас женщина-поэт, не зависящая так или иначе от самого женственного нашего лирика. Но в строгие формы ахматовского стиха сумела Радлова вложить переживания души, поистине обновленной трагической эпохи» (Оксенов И. Рец. на кн.: Радлова А. Корабли. Пг., 1920 // Книга и революция. 1921. № 7. С. 59).

Ср. о «любопытной белой вороне буржуазной поэзии», «приявшей и в общем понявшей величие революции и своеобразно восхвалившей ее в полуахматовских по форме и словарю стихах» (Горбачев Г. Письма из Петербурга // Горн. 1922. № 2(7). С. 133).

Ср. также: «Опять все черты петербургской школы – мужество и строгость. Но в противоположность Ахматовой Радлова, несмотря на все, сохранила земную радость в любви и страсти, сохранила восторг и высокое напряжение жизни:

Безумным табуном неслись года,Они зачтутся Богом за столетья:Нагая смерть ходила без стыдаИ разучились улыбаться дети.

Какие великолепные, достойные невских гранитов стихи!» (Mirsky D.S. Uncollected Writings on Russian Literature / Ed., with an Introduction and Bibliography by G.S.Smith. Berkeley, 1989. С. 112–113).

55.

См.: «Выступления ее резко отличаются от гуртовых появлений партийных школ и студий, где сила – в количестве и преданности мэтру и школьной дисциплине. “Корабли” – не результат формальной выучки и не собрание упражнений. Теперь принято питомцам имажинизма или акмеизма обнаруживаться, как цыплята за наседкой или опенки вокруг родимого камня. Анна Радлова слишком поэтическое, внутреннее, значительное явление, чтобы идти таким путем, если бы даже сама этого захотела. Книгой “Корабли” А. Радлова вступила полноправно и законно в семью больших современных лириков, как Ахматова, Блок, Вяч. Иванов, Мандельштам и Сологуб» (Кузмин М. Голос поэта // Жизнь искусства. 1921. 26–29 марта). Ср. также сообщение только что выехавшей на Запад петроградской знакомицы М. Кузмина: «Из поэтов, выдвинувшихся за последнее время, большого внимания заслуживает Анна Радлова. Она начала писать всего 5 лет тому назад. Начинающим поэтом она уже печаталась в “Аполлоне”. В 1918 г. книга “Соты”, где наряду со “своими» нотами, звучало еще что-то от Ахматовой и Кузмина. В конце 1920 г. “Корабли” – уже совершенно самостоятельные, замечательные новым размером, еще не имеющим названия:

Бывают же на свете лимонныя рощи,Земля, рождающая вдоволь хлеба,Нестерпимо теплое, фиалковое небоИ в узорчатых соборах тысячелетние не страшныя мощи.И гуляют там с золотыми, пустыми бубенчиками в груди люди.Господи, ты самый справедливый из судей,Зачем же сулил Ты, чтобы наша жизнь была так темна и так убога,Что самая легкая из всех наших дорог – к Тебе дорога?»

(Сахар Н. Как живут поэты // Эхо (Каунас). 1921. № 233 (292). 2 октября). Из алуштинских дачников о поэзии Радловой позднее писали К.В. Мочульский, А.Л. Слонимский, затем, естественно, В.А. Чудовский и, наконец, Мандельштам. Радловскую пьесу-мистерию «Богородицын корабль» о хлыстах и императрице Елизавете Петровне (см. переиздание: Радлова А. Богородицын корабль. Крылатый гость. Повесть о Татариновой / Под ред. А. Эткинда. М., 1997) К.В. Мочульский оценивал отрицательно: «В этой легенде есть материал для мистерии, если бы он ожил поэтически – родилось бы великое произведение. Но он мертв и в мертвенности своей внушает ужас. Нагроможденные глыбы, зияющие провалы – развалины храма, в которых поселились бесы. <…> Как невыносим этот срыв в грубо-комическое, от которого не уберегло автора его большое и подлинное чувство языка. Надуманность, искусственность построения прячется под хитрой риторикой: действия нет – есть эффекты. Если это мистерия – то эффекты не нужны, если драма – как же без действия? Автор <…> ставит себе “проблемы” стиля – и вот тут-то главное. Из фольклора, сектантских песнопений и… Александра Блока следует создать новый поэтический язык. Просят не забывать, что перед вами не пустота, а “русский примитив” – величайшее достижение современной русской поэзии. К пьесе можно было бы написать длинный ученый комментарий, но она и без того не легка. Во имя какого couleur locale позволяется поэту писать беззвучные и аритмические стихи? <…> Какие это стихи – силлабические или просто плохие? В трагический пафос врываются фразы a la царь Максимилиан:

Что вы, что вы блажите,Государыня? Царство вас ждет, —

и ритмы “Двенадцати” Блока:

А здесь тоже вихрь гулял когда-то,И выл, и пел, и крутил.Изо всех ветровых сил.А теперь наложен запрет —В Петербург ему входа нет.

Какой высокий пафос должен быть в стихах, чтобы евангельские слова звучали в них просто и сильно. Когда же в отмеренных по линейке экстазах радений раздается “Сие есть тело мое еже за вы ломимое” – становится страшно за автора» (Звено (Париж). 1923. № 21, 25 июня; Мочульский К.В. Кризис воображения. С. 337–338). Рецензия на третью книгу ее стихов «Крылатый гость» тоже далека от славословия: