Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

в ходе судебной тяжбы с Кристобалем де Аро по поводу его доли в доходах и других сумм, полагающихся ему за вложения в экспедицию[832]. Приведенные расчеты показывали, что всего было потрачено 8 334 335 мараведи. Но то была недооценка трат. Сложение расходов, понесенных и записанных во время подготовки флотилии, дает сумму 8 480 684 мараведи[833]. После этого было и много других расходов: на послания, отправленные на уже вышедшие в море корабли, выплату задолженностей по оплате, пенсий, содержания вдовам и другим наследникам, а также на расследования и судебные иски по результатам возвращения мятежников и уцелевших кругосветных путешественников.

Поразительно, но только на бухгалтерию пришлось потратить почти 400 000 мараведи. Из денег, которые корона получила после реализации груза, 2 793 157 мараведи были распределены по пяти религиозным организациям и 40 выжившим и их наследникам. Наследники отдельных погибших участников экспедиции выдвинули дорогостоящие материальные запросы. Каса-де-Контратасьон получило прибыль 8 680 551 мараведи. Почти вся она была получена от продажи специй, привезенных «Викторией» в Испанию; разумеется, прибыль не смогла покрыть всех расходов. Даже если считать номинальную оценку расходов правильной, то общее превышение доходов над тратами на экспедицию составило лишь 346 216 мараведи – это меньше, чем затраты, понесенные на составление бухгалтерских отчетов[834].

Именно бухгалтеры отвечают за то, чтобы навести как можно больше лоска на неоправданные бюджетные расходы. В нашем случае нужно отметить, что даже если признать вычисления верными, то цифры, лежащие в их основе, довольно страшные. 350-тысячный доход, якобы полученный в результате экспедиции, – это по 25 000 за жизнь каждого из погибших путешественников, то есть меньше годовой зарплаты одного из штурманов, не говоря уже о страданиях членов экипажей, о сожженных деревнях, об ужасе местных жителей, о гибели людей в Патагонии, на Марианских островах и на Филиппинах. В то время, однако, некоторые посчитали, что все это не зря, и те люди были достаточно влиятельными, чтобы отправить новую экспедицию курсом Магеллана в надежде на то, что полученный опыт и оптимизированное командование позволят сократить расходы и увеличить доходы. В 1525 году Хуан Себастьян Элькано стал капитаном одного из семи кораблей в составе экспедиции Франсиско Гарсиа Хофре де Лоайса, который, как и Пигафетта, являлся рыцарем-иоаннитом. Это путешествие оказалось еще более катастрофическим, чем у Магеллана, и подтвердило только то, что пройденный тем маршрут не имеет практического значения. Отыскать Магелланов пролив оказалось трудно даже для Элькано. Сравнительно легкий проход через него, который удался первой экспедиции, повторить не удалось: в обычных погодных условиях ветер просто его закупорил. Для выхода в Тихий океан потребовалось семь месяцев. К тому времени в строю осталось лишь четыре корабля, которые еще и рассеяло штормом. Еще два корабля погибли, а третий, с командой из 80 человек, бежал в американский порт.

На единственном оставшемся корабле люди гибли один за другим. Когда путешественники достигли Молуккских островов, они потерпели кораблекрушение. Те, кто не погиб, сражаясь против португальцев или нанявшись вести междоусобные войны к местным раджам, попали в португальский плен. В Испанию вернулось лишь несколько человек[835]. Меж тем попытки добраться до Молуккских островов из американских портов показали, что сделать это сравнительно просто, а вот попасть обратно на текущем уровне знаний невозможно. В 1529 году кастильская корона, подсчитав убытки, уступила права на Молуккские острова Португалии практически за смехотворную сумму 350 золотых дукатов, то есть за 1 312 500 мараведи (в одном дукате было 375 мараведи)[836].

Неудача – частая спутница героического статуса. Трагический герой в греческой традиции – жертва немилости фортуны. Дух Дюнкерка[837] осеняет побежденных. В Японии принято почитать «благородство поражения». Ценности романтизма – это ценности «голубого цветка»[838], который невозможно сорвать, ценности влюбленного с греческой вазы Китса, который «не упьется негой»[839], или «высота оказалась слишком высокой, а героизм слишком героическим для Земли»[840]. Приняв смерть по образцу Роланда, Магеллан подтвердил приверженность поэтике благородного поражения. Но почитают его за ложные успехи, а не за эпический финал.

Трудно считать Магеллана образцом для подражания хоть в каком-то смысле, его никак нельзя назвать «добрым», даже по невысоким стандартам прочих светских героев того времени. Его защитники порицают его обвинителей за то, что те приписывают ему предательство, лживость, упрямство, уклонение от ответственности, жестокость, эгоизм, кровавые бойни и прочие преступления; Сэмюэл Элиот Морисон объявил все это «грузом лжи, призванным прикрыть проступки мятежников»[841]. Когда первые выжившие бунтовщики вернулись на «Сан-Антонио» домой, Педро Мартир был потрясен «их прискорбными обвинениями в адрес Магеллана. Мы уверены, что такое серьезное неподчинение нельзя оставить безнаказанным»[842]. Но эти обвинения – как и другие, не выдвинутые официально, – были справедливыми. Магеллан действительно пренебрегал королевскими приказами, не сообщая о запланированном маршруте своим непосредственным подчиненным офицерам и штурманам и минуя Молуккские острова. Он превысил все полномочия своей власти командующего экспедицией. Он узурпировал единоличную власть во флотилии. Он совершал убийства и выносил незаконные смертные приговоры. Он растрачивал королевские ресурсы, решив остановиться на зимовку в Патагонии. Он не справился со своими обязанностями командира: к экспедиции подготовился не надлежащим образом, в путешествии тоже проявил себя не с лучшей стороны. Он шел на ненужные риски, обернувшиеся для команды голодом, болезнями и неудачами. Он плохо обходился с матросами, провоцируя мятежи или не замечая подготовку к ним. Его поведение в отношении коренного населения ничем не отличалось от поведения других флагманов европейского империализма и сейчас, как правило, вызывает отвращение.

Колумб, который в худшем случае двояко, а в лучшем случае весьма уважительно относился к культурам коренных американцев, вызывает ныне чрезвычайную неприязнь, и ему желают отомстить за преступления, которых он не совершал и даже не замышлял. Наши разгневанные современники опрокидывают его статуи, очерняют его память, а в моем родном университете закрыли муралы, созданные в его честь, чтобы защитить их от зрителей, а зрителей от нападок. Статуи святого Людовика находятся под угрозой даже в названном в его честь Сент-Луисе, поскольку он возглавлял Крестовый поход, как и статуи святого Хуниперо Серра в Калифорнии, поскольку его благодеяния, любовь и страдание во имя своей паствы из числа коренных американцев сейчас, как выясняется, недостаточны, чтобы умерить гнев публики. Памятники Черчиллю, Вашингтону и Джефферсону, оказывается, увековечивают грехи своего времени, а не добродетели этих исторических личностей.

Магеллан вел себя по меньшей мере ничем не лучше вышеперечисленных людей. Однако его статуи и памятники в Лиссабоне и Саброзе продолжают стоять, не вызывая, насколько известно, никаких возражений у местных благонамеренных или у более традиционно настроенных португальцев, помнящих о его предательстве. Памятники ему на Мактане и Гуаме, где он руководил вторжениями и сжигал дома местных жителей, на Себу и в других частях Филиппин, где пытался основать империю, в Пунта-Аренасе в Патагонии,