Слово о полку Игореве - Александр Зимин

Летописец: Сон часто зряше Мал князь: се бо пришед Олга дааше ему пръты многоценьны червены, вси жемчюгом иссаждены и одеяла чръны с зелеными узоры и лодьи, в них же несеным быти, смолны.[Летописец Переяславля Суздальского, составленный в начале XIII века (между 1214 и 1219 гг.)/ Издан М. Оболенским. М., 1851. С. 11.]

Слово: Святъславь мутенъ сонъ видѣ… одѣвахъте мя, рече, — чръною паполомою… сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно… бѣшa дебрьски сани (в изд.: дебрь Кисаню) и несошася (в изд.: не сошлю) къ синему морю.

Как видно из сопоставления, в деталях ничего общего между рассказами, кроме слова «жемчюг» и черного покрывала как предвестника несчастья, нет. Содержание же сна следует отнести за счет обычных дурных примет в сновидениях. Но такое совпадение еще не дает основания говорить о взаимосвязи памятников. Мотив вещего сна слишком хорошо известен и церковной литературе, и фольклору, и памятникам художественной исторической прозы. Жемчуг же в обоих памятниках упомянут в совершенно различных контекстах. Поэтому когда Д. С. Лихачев говорит, что речь идет не о влиянии одного памятника на другой, а об «общности верований и представлений», то он недалек от истины.[Лихачев Д. С. Сон князя Святослава в «Слове» // Лихачев. «Слово» и культура. С. 231. Ссылаясь на Д. С. Лихачева, Б. А. Рыбаков считает, что сон князя Мала был «отголоском» Слова (Рыбаков. «Слово» и современники. С. 23). У Д. С. Лихачева, как мы видим, мысль иная.]

Б. А. Рыбаков выдвинул смелое предположение, согласно которому некоторые сюжеты миниатюр Радзивиловской летописи навеяны Словом о полку Игореве. Воздействию этого памятника мог подвергаться иллюстратор киевской летописи конца XII в., владимирский художник из окружения Всеволода или его ученого сына Константина в 1200–1212 гг. «Теоретически» допускает Б. А. Рыбаков влияние Слова и на самих творцов Радзивиловского списка (XV в.), но считает это допущение маловероятным.[Рыбаков. «Слово» и современники. С. 20.] Итак, какой же материал миниатюр, по мнению Б. А. Рыбакова, мог быть извлечен из Слова, а не из текста летописи? Первая миниатюра изображает в полном соответствии с текстом летописи захват полоцких веж (л. 232 об.). На миниатюре видны два князя: Игорь и Всеволод, которых упоминает летописец. На второй изображено начало боя. Там мы видим князя и воина, стреляющих из лука. И этот мотив взят из летописи («и сняшася с ними стрелци»). На третьей видно, как половцы одолевают русских воинов, лошади и люди повержены («друзи с коней сседоша, кони бо бяху под ними изнемогли и побежени быша»). Еще один русский воин отстреливается из самострела. В четвертой Б. А. Рыбаков усматривает рассказ о том, как Игоря в левую руку ударяет половчанин, а затем князь пленен половцами. Человек же в княжеской шапке продолжает отстреливаться из лука. Это уже нечто необычайное, ибо «ни один из мастеров Радзивиловской летописи не дерзал изобразить князя с луком». Изображение навеяно Словом, где о Всеволоде сказано «прыще-ши на вой стрелами». Конечно, Всеволод не был простым лучником, он лишь отдавал приказания лучникам. Миниатюрист просто неверно понял текст Игоревой песни.[Рыбаков. «Слово» и современники. С. 18, 19.] Все это в лучшем случае чистая догадка. Лук в руках князя необычен, но он является естественным следствием летописного текста и второй миниатюры. Отождествление князя с луком с Всеволодом — простое допущение Б. А. Рыбакова (хотя оно и не исключено). Возможно, перед нами три эпизода рассказа о пленении Игоря (сначала он бьется из лука, затем в его щит попадает копье половца, затем его пленяют). Впрочем, воин со щитом без шапки, и его можно не отождествлять с Игорем, тем более что в летописи говорится, что княжеская дружина была «язвена» (изранена). «Лишней» же эту миниатюру (в противовес Б. А. Рыбакову) назвать нельзя, ибо она посвящена особому эпизоду — пленению князя, который есть в летописи.

Далее Б. А. Рыбаков переходит к следующей (пятой) миниатюре (л. 234 вверху) и видит в ней иллюстрацию к «Злату слову» Святослава, приветствие киевским князем одного из прибывших к нему князей. На миниатюре тщательно вырисована посадка на коней, изображены два князя в соответствии с двойственным числом Слова («вступита, господина, в злата стремень»). Здесь все запутано, хотя миниатюра предельно ясна. В ней говорится, как князь Владимир Глебович «выехал из города» (по летописи). В левой части миниатюры он садится на коня, в правой — выезжает. И только. Все остальное «от лукавого».[Заметим путаницу у Б. А. Рыбакова. То у него Святослав приглашает какого-то князя, то автор Слова от имени Святослава обращается к двум князьям (Там же. С. 20–21). Надо было бы выбрать что-либо одно.]Никакого Святослава.

Наконец, Б. А. Рыбаков обращает внимание на миниатюру, посвященную побегу Игоря (л. 234 об. низ). Слева князь изображен с одним воином (трубящим в рог), а справа — князь с воином и с конем, с которого упал еще один человек. Б. А. Рыбаков почему-то первого воина отождествляет с Овлуром (которого не знает Радзивиловская летопись), а во втором видит половецкого сторожа со связанными руками, которого беглецы сбросили с коня. Почему-то он привлекает «на помощь» Татищева, который пишет, что Игорь бежал «сам пят». Никакого «сам пята» на миниатюре не изображено (если только не считать, что Татищев видел миниатюру и в ней не разобрался). Весь сюжет миниатюры представляет собою художественное воплощение летописного текста. Князь бежит на Русь. По дороге один из бежавших с ним воинов гибнет,[Впрочем, может быть, это иллюстрирует летописное размышление о том, что полоняники подвергались «многими железы и казньми».] а с другим Игорь достигает родной земли (князя же должен кто-то сопровождать).

Но всего этого мало. В миниатюре на л. 235 Б. А. Рыбаков усматривает некое совмещение изображений: слева якобы речь идет о встрече князей Игоря и Святослава или Ярослава Черниговского, справа изображен поход на болгар. Но для этого построения достаточных оснований нет. Опять-таки перед нами два эпизода одного события: слева — посылка князем распоряжения о выходе в поход, справа — осада какого-то болгарского города. Да, летописец не говорит о посылке Всеволодом князя, но иллюстратор в данном случае мог руководствоваться штампом.

Словом, никаких убедительных данных в пользу предположения о влиянии Слова на миниатюры Радзивиловской летописи Б. А. Рыбаков не привел.

В последнее время с легкой руки М. С. Грушевского много говорят о близости к Слову о полку Игореве памятника XIII в. — Слова о погибели Русской земли.[Грушевський М. С. Iсторiя украïнськоi лiтератури. Т. 2. С. 166–226; Соловьев. 1) Политический кругозор. С. 93–99; 2) Заметки к «Слову о погибели Рускыя земли»//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 15. С. 109–113; Solovjev А. 1) New Traces of the Igor Tale in Old Russian Literature//Harvard Slavic Studies. Cambridge Mass. New York, 1953. Vol. 1. P. 73–81; 2) Die Dichtung von Untergang Russlands// Die Welt der Slaven. 1964. Jg. 9, H. 3. S. 234–237; Рыбаков. «Слово» и современники. C. 79–85.] При этом А. В. Соловьев считает, что «„Слово о погибели“ является… самым сильным доказательством подлинности „Слова о полку Игореве“».[Соловьев. Политический кругозор. С. 97.] А. В. Соловьев перечислил 27 пунктов, которые должны, по его мнению, свидетельствовать о близости Слова о полку Игореве к Слову о погибели.[Сравнение фрагментов «подперъ горы Угорскыи железными плъкы» (Слово о полку Игореве) и «угры твердяху каменыи городы железными вороты» (Слово о погибели) не имеет достаточных оснований: во втором случае говорится о железных воротах (они есть и в Задонщине) в каменных городах, а в первом дается поэтический образ на другую тему. Происхождение образов «железные плъки» и «горы Угорскыи» в Слове о полку Игореве объяснено в главах II и III.] Среди них, например, сходство заголовков. Но «Словом» называли самые разнообразные произведения на протяжении многих веков истории русской литературы (в частности, памятники церковного красноречия[Кстати, список У Задонщины озаглавлен «Слово о великом князе Дмитрее Ивановиче». Это заглавие могло дать основание для заголовка Слова о полку Игореве.]). А. В. Соловьев обращает внимание на противопоставление «христиан» «поганым», имеющееся в обоих памятниках. Но и это не составляет их специфической черты. Выражения «от великаго Ярослава… до нынешняго Ярослава» (Слово о погибели) и «от стараго Владимера и до нынѣшняго Игоря» (Слово о полку Игореве) имеют лишь видимость сходства: в первом случае князья сопоставляются (оба Ярослава), во втором — противопоставляются («старый» «нынешнему»).[Эта формула встречается, например, в Троицкой летописи под 1392 г. «прочти от великаго Ярослава и до его князя нынешняго» (Приселков М. Д. Троицкая летопись. М.; Л., 1950. С. 439).] Обращения «о, светло-светлая земле Русская» (Слово о погибели) и «свѣть светлый… Игорю» действительно имеют черты близости, но сходны они и с Девгениевым деянием. Не является особенностью обоих памятников и само обращение к Русской земле (аналогично обращение в Задонщине «Русская земля, то ти еси как за Соломоном»). Все же остальное (героический лиризм, свободный ритм, страсть к легендарным образам, к гиперболическому возвеличиванию Русской земли, лирическое чувство красот природы, широкий политический, исторический и географический кругозор) не доказывает непосредственного влияния Слова о полку Игореве на произведение ХIII в. Таким образом, можно согласиться с Н. К. Гудзием, писавшим, что «все эти параллели из обоих памятников… настолько общего характера, что едва ли могут свидетельствовать о литературной связи „Слова о погибели“ со „Словом о полку Игореве“».[Гудзий Н. К. О «Слове о погибели Рускыя земли»//ТОДРЛ. М.; Л., 1956. Т. 12. С. 544.] Автор монографического исследования Слова о погибели Ю. К. Бегунов, говоря о близости этого памятника к Игоревой песни, ничего не мог сказать об их текстологической связи.