Драмы и комедии - Афанасий Салынский

Н а д я  уходит.

Л у к а ш о в (Ольховцеву). Где похоронили Андрея Семеновича, не покажете ли?

О л ь х о в ц е в. Там, где всех кардымовских. (Махнул рукой в сторону кладбища.)

Л у к а ш о в. Не думал я, что больше не увидимся… (Уходит вслед за Ольховцевым.)

М а р я г и н,  Л е р а  и  А н т и п о в  уходят.

Мишка стоит один. С реки доносится крик чаек.

Входят  В а р в а р а  и  З е в и н  с чемоданом в руке.

З е в и н. Михаил, ты мамку тут береги. Уезжаю я.

М и ш к а. Батя! Куда?

З е в и н. Опять, стало быть, за счастьем.

М и ш к а. Непутево это, батя.

З е в и н (горько улыбнулся). Ждите писем, как говорится.

М и ш к а. Не найдешь ты счастья, батя, пока главному не обучишься.

З е в и н. Чему ж ты мне обучаться советуешь?

М и ш к а. Видать, главное в жизни, батя, — это уметь с чайками разговаривать…

З а н а в е с

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Прошел год. Розовый закатный свет над пристанью.

Старик  О л ь х о в ц е в  сидит по обыкновению на скамейке, читает. Красуются на кольях лапти — соблазн для туристов.

В а р в а р а (на дебаркадере). Степаныч! Заросло в дому-то. А то поскребу, помою.

О л ь х о в ц е в (отложил книгу). Заблуждения делают человека симпатичным…

В а р в а р а. Этаких симпатичных на каждом шагу… Степаныч, новости! Мой Петрович вертается! Телеграмма, смотри…

О л ь х о в ц е в. Поздравляю тебя, Варя…

В а р в а р а (ликует). Затосковал!.. Все ж целый год характер оказывал… А там, на этой его Хантайке, Заполярье… Степаныч! Какая ж я радая!.. Ух! (Закружилась, схватила Ольховцева за руки.) «Дроля мой, дроля мой, что обходишь стороной? Или я тебе не та, или сердце занята?»

О л ь х о в ц е в. Стой… Пардон, мадам… (Садится.) Был и Женька Ольховцев прыткий топор, да стесался.

В а р в а р а (хохочет). А ты бегай трусцой.

О л ь х о в ц е в (рассердился, огорчен своей слабостью). Цветы на могилу Андрею Семеновичу зачем носишь?

В а р в а р а. Можа, и не я, на цветах печать ведь не проставлена.

О л ь х о в ц е в. Лишнее. Цветы — для живых.

В а р в а р а. Я и тебе цветы положу.

О л ь х о в ц е в. Знаешь, как я помру? Пойду в лес, когда почувствую, что пора. Есть там тропочка через трясину. Шагну в сторону от тропочки… Глыбь там бездонная.

В а р в а р а. А как смерть подкрадется зимой?

О л ь х о в ц е в. Сговорюсь подождать до весны.

В а р в а р а (после паузы). Губы у него были свежие — не курил…

Шум подошедшего судна. Появляется  Н а д я.

Н а д я. Дед! (Обнимает Ольховцева.) Привет от мамы, от папы. Варвара Антоновна, я всякую вкуснотищу привезла.

В а р в а р а (заметила сына). Мишу обгостюй.

М и ш к а  появился от реки. В новеньком костюме, с медалью «За трудовую доблесть» на лацкане пиджака и с пластмассовым ведром в руке.

М и ш к а (увидев Надю, ускорил шаг). Трудовой привет тунеядке областного центра. (Прикрывается улыбчивым бахвальством.) Медаль отхватил! Рыбу я теперь не ловлю, а научно выращиваю из икры. Такие дела завернули!

Н а д я. Поздравляю. Мне тоже, кажется, дадут… «награду».

О л ь х о в ц е в. За что?

Н а д я. Вчера собрание было… городского актива молодежи. Вышел один юный деятель и понес… «Товарищи, работал у нас на заводе Борис Куликов, а теперь болтается где-то… Неуправляемый тип…». Заметьте — неуправляемый! Вообще чуть ли не уголовник… Я возле сцены сижу, стенографирую и поражаюсь: почему такая ненависть, ну в каждом же слове ненависть… Откуда?.. А потом как рванула к трибуне!.. Схватила из-под носа этого товарища микрофон и… сказала, какой он на самом деле, Борис Куликов.

М и ш к а. Благородный проступок. Если что — беру тебя на свои поруки.

Н а д я. Сэнк ю, сэр. Обойдусь.

В а р в а р а. Спохватишься, девка, переневестишься, гляди…

Надя двинулась в направлении, где предполагается дом Ольховцева.

М и ш к а. Надьк! Захвати ведерко. Тягал на удочку персонально для Евгения Степановича. (Выхватывает из ведра рыбу.) Ка-ак тебе окуня за воротник, а?!

Н а д я. Ой! (Смеется.)

М и ш к а. Сменила гнев на милостыню! (Подхватил ведро с рыбой, отнес в дом Ольховцева, куда ушли  Н а д я  и  В а р в а р а. Вернулся, подсел к старику.) Приветик, Евгений Степанович, аривидерчик.

О л ь х о в ц е в. Аривидерчи — это совсем наоборот: до свидания.

М и ш к а. Да-а, каждое-то словечко сортируешь, Евгений Степанович. Культурно умеешь, обратно ж и по-простому даешь как надо. Знаешь, как моя мамка тебя зовет? Двойным дедом она тебя зовет. Понял? Двойной дед. Почему без костыля ходишь? Качаешься, как селезень?

О л ь х о в ц е в. Сдаваться не хочу.

М и ш к а (вынул из кармана горсть конфет, подмигнул). Шоколадные, из сои. Рекомендуется кушать — холестерин в печенках повышает.

О л ь х о в ц е в (комикуя, схватил конфету). А серебряный рублик дашь? (Показывает Мишке свой кисет.) Глянь-ка, сколь их насбирал.

М и ш к а. Лапти вон продавай.

О л ь х о в ц е в. Турист пошел прижимистый.

М и ш к а (вдруг взревел, прорвалась его тоска). Евгений Степанович, помоги ты мне!

О л ь х о в ц е в. Ты о чем, Миша?

М и ш к а. Помоги Надежду сговорить!.. (Схватил его за руку.)

О л ь х о в ц е в. Ой… Отпусти, сдавил…

М и ш к а. Это ж такая проблема!.. Мы тебе с ней — во!.. Будем заботу оказывать! Если семью собьем. А то и к себе, к себе заберем если в Корабельщиках приклеимся! Внуков организуем, то есть правнуков.

О л ь х о в ц е в (прожевывая конфету). Мишель, я ж на окладе, смотритель музейной церкви, как бы ученый. Разве в городе или в Корабельщиках такую должность найдешь?

М и ш к а. Ты не вертись, не вертись, Евгений Степанович! Тебе за восемьдесят, а тебя еще на самостоятельность тянет.

О л ь х о в ц е в. Ты, паря, союзника ищешь? Между делом посмотри чего там для церкви.

М и ш к а (с готовностью). По ремонту?

О л ь х о в ц е в. Слазай на крышу. А потом окна покрасишь.

М и ш к а. Ну даешь ты, двойной дед!

О л ь х о в ц е в. Ты от меня дивидендов ждешь, так и я от тебя. Маленькая, а все же коммерция.

М и ш к а. Я твою внучку, Евгений Степанович, безо всякой коммерции люблю. Я за нее, если хочешь, жизнь отдам. Ну, поможешь ты мне?

О л ь х о в ц е в. Вмешиваться в чужую жизнь — не в моем понятии.

М и ш к а. Ладно, сам добьюсь, хоть не мешай.

Из дома Ольховцева доносится стук.

Опять она, Надька, тюкает…

О л ь х о в ц е в. Щепу для растопки колет.

М и ш к а. Темнишь, по бревну топор… Она ж на стене в сенях зарубки ставит. Календарь ее одинокой жизни… (Кричит.) Надьк! А, Надьк!..

Н а д я  выходит. Зябко поежилась, идет к Мишке.

Хватит стенку портить… Холодно? (Снимает пиджак, подает Наде, та молча отказывается.) Да бери! Укройся…

Н а д я (надевает пиджак; невесело усмехаясь, помахала болтающимися длинными рукавами, заметила медаль). «За трудовую доблесть»…

М и ш к а. Я еще звездочку повешу. (Обнимает Надю.) А помнишь, я с папкиными медалями бегал? Ты приехала сюда к деду в первый раз. Ох и гонял я тебя по крапиве! (Обнимает ласково, преданно заглядывает в глаза.)

Н а д я. Сейчас бы вернуться в те годы… Хоть бы и по крапиве. А потом слезы горохом — вся печаль смыта…

М и ш к а. Ты эту беспомо́щность брось. Было бы из-за кого себя заганивать! Он тебе даже не пишет, а ты за каждый день по стенке топором клацаешь.

Н а д я (как бы очнувшись, резко). Убери руки.

М и ш к а. Тише… дед задремал…

Н а д я. Руки убери! Прочь! (Отбивается от Мишки, словно крыльями размахивая руками в свисающих рукавах.)

М и ш к а. Чего дерешься? Вон какой-то волосатик смотрит…

С правой стороны, оттуда, где виднеется церковь и предполагается дорога на Корабельщики, появляется  ч е л о в е к, дочерна прокаленный солнцем, полуобнаженный, босой, с длинными, лежащими на плечах волосами и буйными бакенбардами. Трудно узнать в этом пришельце Бориса Куликова. На его лице блуждает улыбочка. С этой слегка нахальной и жалкой улыбочкой, приобретенной не при самых лучших обстоятельствах жизни, он будет потом не столько шутить, сколько говорить о серьезных вещах.