Саги огненных птиц - Анна Ёрм

кровь.

Весь день он ходил, не чувствуя голода и жажды – волк, который оставался вместо него четыре дня и четыре ночи, успел набить желудок дичью и ягодами. Минула новая ночь, и только на рассвете Ольгир учуял запах зверя. Хотелось спать, однако он неумолимо направился по следу.

На лес снова опускался вечер, и летний воздух, полный мелкой мошкары, мрачнел, становясь всё менее прозрачным. Глаза Ольгира сверкали в потёмках, отражая свет звёзд и худеющей луны. Зверьё разбегалось от него, прячась по кустам и оврагам. Должно быть, наткнись на него сейчас медведь, и тот испуганно бросился бы наутёк. Да уж, Лейву в таком случае оборотничество не помешало бы…

Запах изменился. Ольгир остановился, тщательнее пробуя воздух на вкус, провёл рукой по мягкому мху. Запах крови, железа ударил в нос. Он был повсюду. Мох оказался примят, точно совсем недавно здесь произошла ожесточённая схватка. Ольгир вытащил из-под листьев толстую цветную нитку, с плаща либо шапки, запятнанную кровью. Поднёс её к самым глазам. Что ж, кому-то не посчастливилось нарваться на оборотня.

Ольгир сменил направление, пытаясь теперь отыскать то, что могло остаться от жертвы волка. Страшно вскрикнула сова, но он даже не шелохнулся, когда та пролетела у него над головой.

Новое пятно крови показалось на земле, на этот раз больше прежних. Капли виднелись на листьях черники и стволах худых кустиков. Кровь явно принадлежала волку – от пятен тянуло тяжёлым звериным запахом. Ольгир ненавидел этот дух и каждый раз подолгу отмокал в бане иль реке. Зимой же стирал запах обжигающим и колючим снегом с обнажённого тела, прежде чем снова вернуться к людям.

Человеческих цепочек следов стало две. Вскоре все пахучие тропки слились в одну, и Ольгир пошёл по этой проторённой дороге, сминая по пути кусты и ломая ветви. Сейчас он не тревожился о том, что издаёт много лишнего шума.

– Интересно, – пробормотал Ольгир.

Запах вывел к тонкой тропинке, которую Ольгир отлично знал. Он убедился в том, что пахучие метки и мерные капли крови направляли его к знакомому месту, и пустился туда чуть ли не бегом. Одна нехорошая догадка не давала ему покоя.

Вскоре из-за чёрных в ночи деревьев показался небольшой домишко, землянка. По земле стлался дым, вылетавший из отверстия в крыше. Ольгир уверенно направился к худому жилищу, наверняка уж зная, кто сейчас его ждёт за низкой дверью.

И в самом деле на пороге показался Вигго, бросив быстрый взгляд на Ольгира снизу вверх.

– Заходи, – буркнул он и скрылся в землянке. Ольгир зашёл за ним следом.

Ольгир нашёл это жилище ещё той злополучной зимой, когда в первый раз убежал из дому в месяц Йоля, перепугав всех и поставив на уши весь Онаскан. Но ему тогда ещё везло. Пока он был мальчишкой, обращался на два, а то и на один день. С возрастом волк будто бы постепенно брал верх над человеком, отвоёвывая себе всё больше времени под луной. Иногда ему и трёх ночей становилось мало.

Тогда он так боялся кого-то убить… Готов был разорвать себя и изморить голодом, лишь бы не задрать кого-то ненароком.

Стены землянки и сейчас украшали глубокие борозды, оставленные волчьими когтями, а изнутри на двери висел хитрый засов, который не под силу было вытащить безумному, но слабому после превращения волку. Ольгир запирался здесь и ждал, когда круглая луна взойдёт над миром, озарив всё кругом холодным сизым светом. Поначалу он надеялся, что если слепая не выйдет из облаков, то и он не станет волком, но уже следующий месяц показал ему, как сильно он ошибался. Кожа лопалась на теле дольше, мучительнее, и боль была такая осязаемая, точно цверги били раскалёнными прутьями да клали в рот пылающие угли…

На единственной косой лавке сидел Рыжебородый, прижавшись спиной к стене. Рукав его рубахи был изодран и запачкан кровью. Вигго стоял над третьим человеком, крепко связанным по рукам и ногам. Он был гол. Тело его выглядело таким тощим, что противно было смотреть.

– Давно ждёте меня? – спросил Ольгир.

– Со вчерашнего утра, – тут же ответил Вигго.

– Я так и подумал. Вы много наследили.

– Этот поганец живучий оказался. Кнуд пристрелил его. Всё. Насмерть! Он уже дохлый валялся, не дышал, а потом, когда он воткнул ему в шею нож, чтобы наверняка прирезать, тот, сука, ожил.

Знакомо…

– Кнуд, – негромко позвал Ольгир, и Рыжебородый поднял на господина усталый взгляд. – Он укусил тебя?

– Да, тролль его побери. – Рыжебородый оскалил зубы и показал перемотанную куском окровавленной ткани руку. – А ещё отсадил мне половину среднего пальца, зараза клыкастая.

– Ничего, – хмыкнул Ольгир. – Отрастёт после следующего превращения. Будешь как новенький.

– Уж лучше без пальца всю жизнь прожить, чем быть таким уродом, как он!

Ольгир недобро усмехнулся.

– И таким уродом, как я, – со злобой произнёс он, и Рыжебородый тут же приумолк, потупив взгляд. – Ты снял с него шкуру?

– Да, господин. Сам не понял, что случилось.

– Знакомо, – вновь сказал Ольгир, покачав головой.

– Если бы Вигго поспел раньше, он, может, успел бы меня остановить и оттащить. Он и так нашёл нас на удивление быстро.

– Вы кричали так, что на фермах вокруг Онаскана было слышно, – съязвил Вигго. – Господин, а что теперь с ним будет?

– Будет волком, – негромко произнёс Ольгирл.

– Я про… этого. – Вигго указал взглядом на связанного мужика.

– Не знаю, – честно признался Ольгир, принюхиваясь. – Он всё ещё зверь, хоть и без волчьей шкуры. А вот Кнуд…

Запах хускарла по-прежнему был человеческий, не волчий. Повезло Рыжебородому, что не стал он обращаться в первую же ночь, как это было с самим Ольгиром. Он качнул головой. Слишком много перемен случилось за столь короткое лето, и, видимо, теперь и в своём лесу он будет не единственным волком отныне и впредь. Ревность уже начала пускать чёрные корни в душу. Это его земля. Только его.

Рыжебородый провожал его на так называемую охоту каждый раз, а после отсиживался в этой землянке, ожидая, когда Ольгир скинет волчью кожу и сожжёт где-нибудь в лесу.

– Дурак ты, Рыжебородый, чего из дома-то вылез?

– Так его поймать и вышел. Он в первую ночь ещё нашёл жилище, выл за стенками, так что до дрожи пробирало. А голос чужой, не твой, – отвечал Кнуд. – Я удивился и днём пошёл,