Портреты словами - Валентина Ходасевич

Умер Андрей Романович 11 мая 1942 года. Через двадцать дней внезапно скоропостижно умер взятый на три дня в больницу для обследования Иван Николаевич Ракицкий – друг Горького и наш. Проглядели стенокардию…

Вскоре после смерти Андрея Романовича вместо соболезнующего письма прилетела из Алма-Аты мой друг – Вера Николаевна Трауберг. Когда несчастье, она всегда старалась помочь мне пережить и отвлечь. Удивительный человек!

Самые разнообразные болезни вдруг завладели мной – авитаминоз бросился на глаза: они болят, гноятся, белки залиты кровью. Попала к В. Н. Филатову, эвакуированному из Одессы, он и определил, что авитаминоз, а глаза здоровы. Филатов оказался страстно влюбленным в живопись – в доме, где его поселили, стены, двери и любая свободная плоскость покрыты его пейзажами и натюрмортами. Вокруг его дома в саду круглосуточные очереди слепых и больных глазами – со всех концов Советского Союза, даже из Владивостока – на прием к легендарному исцелителю. Многие устроили шалаши, а у некоторых палатки.

Вскоре я заболела двусторонним крупозным воспалением легких; болела два месяца, дальше – амёбным колитом. В небольших промежутках бросалась на работу в театре. Басов работал героически. Потом начал болеть и Басов. Ташкент нас не приветил. Да он ли? Так сложилось. Ведь война!

Январь 1943 года. Немцы разгромлены под Сталинградом. Голос Левитана по радио: «От Советского Информбюро…» – все более вселяет уверенность в нашей победе. Я и Басов сквозь болезни цепляемся за жизнь. Из знакомых уже уезжают в Москву кто «покрупнее»: А. Н. Толстой с женой, Михоэлс, Корнейчук, Ванда Василевская, В. В. Иванов с женой, Н. А. Пешкова…

…К нашей благодетельнице Инне Ивановне, у которой живем, возвращается сестра с двумя собаками. Понимаем, что надо выселяться. Я еще болею, и нужна комната с уборной в доме. Ищем – нет. С отчаяния пишу письмо Толстому. Прошу разрешить нам с Басовым временно жить в их большом особняке. Там осталась мать Людмилы Ильиничны, домработница и сын Марины Цветаевой. Толстой согласен. Информирует о нашем переезде Узбекский Совнарком. Переселяемся в «роскошь с уборной». Медленно выздоравливаю и начинаю опять работать в театре.

Уже апрель. Толстой сообщает, что в Московском театре Революции будут ставить его пьесу «Нечистая сила». Басов будет художником. Скоро вышлют нам пропуска из Главной милиции Москвы. Какое счастье – РСФСР! в Москву! Город, где я родилась. Впервые во мне проявляется узкий патриотизм.

В мае выезжаем. А где будем жить? Предполагали два варианта. Оказался третий: нас приютила в своей маленькой квартирке дорогой друг Липочка. Все, что нужно для обихода и хозяйства, она предоставила в наше распоряжение (у нас ни кола ни двора)… Мы знаем, что она это делает от сердца и в память Алексея Максимовича.

И я и Басов умеем работать, но быть «деловыми» не умеем – а хорошо бы! На первое время деньги будут от «Нечистой силы», а пока… мы научились жить «без», и нам не страшно. Проходим неизбежные формальности: прописка в Москве, переход из членов ЛОССХ, продовольственные карточки, ордера на одежду (мы совершенно пообносились). Сил маловато – в многое не углубляешься. Ведь еще продолжается война, но ежедневно сводки с фронтов окрыляют.

Еще раз об Алексее Толстом

Лето 1943 года. Опять Барвиха. Алексей Николаевич сам сеял, сажал и растил цветы. Вызывает меня в сад, где под окнами кабинета решил посеять маки… Лицо озабоченное, а глаза веселые, хитрые. Он говорит:

– Нужно подбавить под маки хорошей земли – хорошая земля на грядах у Паши в огороде. Пока Паша ходит в сельпо, возьмем ведра, лопату и стащим у нее землю. (Паша ведала огородом, курами и прочим хозяйством, а также стряпала. Нрава была строгого, характера бурного, и Алексею Николаевичу нравилось ее побаиваться.)

Крадучись и поглядывая на ворота, не возвращается ли Паша, мы направились к огороду, наполнили ведра землей «с дивным вонючим перегноем», как смачно сказал Алексей Николаевич, благополучно донесли и разбросали землю на приготовленном месте. Мак был посеян, семена были, конечно, «совершенно необыкновенные», и маки должны были вырасти «невиданной красоты». Так оно и было в дальнейшем. А пока что вернулась Паша, ее зоркий хозяйственный глаз обнаружил убыль земли на грядах, и она, не на шутку рассердившись, разыскала Толстого и стала его срамить и обвинять в воровстве. Он очень серьезно и упорно отводил обвинение и не сознался. А Паша загадочно и пророчески говорила:

– Все равно от правды как ни отпирайтесь, а вам не уйти – она вылезет наружу!

Алексей Николаевич так вошел в игру, что даже не на шутку рассердился на Пашу. И действительно, «правда вылезла». Когда выросли и зацвели маки, среди них выросли также и могучие плети огурцов. Как выяснилось, в землю, которую мы воровали, были уже посажены огуречные семена. Паша торжествовала.

Тем же летом около дома в саду идет подготовка к киносъемке. Режиссер М. К. Калатозов с помощниками, прожекторы, съемочная аппаратура… Предстоит заснять Толстого, произносящего речь, написанную им для Съезда прогрессивных деятелей кино, который должен вскоре состояться в Америке. Алексей Николаевич в рабочем костюме садовника возится с цветами:

– Текст готов, я готов, все продумал, начинайте!

Включают прожекторы – съемка идет. Стоя около цветущих пионов, Толстой вынимает из кармана коробочку, открывает ее и неторопливо, деловито посыпает пионы каким-то порошком. Режиссер задает вопрос:

– Что вы делаете, Алексей Николаевич?

Толстой, не отрываясь от дела:

– Как всякий порядочный человек, я уничтожаю вредителей. – После чего осматривает, подпирает палочками, подвязывает мочалкой цветы и вдруг, задумавшись, распрямляется и очень естественно и просто начинает произносить текст речи, обращенной к съезду. Постепенно весь преображается, голос его крепнет, делается гневным, он стоит, вытянувшись по-военному, почти неподвижно, лицо серьезное, дикция безукоризненная. Кажется даже, что он переоделся в другой, более подходящий для трибуны костюм.

Бесконечно много дала мне дружба с Алексеем Николаевичем. Редко с кем я могла быть столь плодотворно откровенной. После наших встреч я всегда возвращалась в свою жизнь, обогащенная большими чувствами, страстным, взволнованным и, я бы сказала, горделиво-патриотическим отношением к жизни.

Толстому всегда хотелось больше знать, больше работать, больше любить, больше ненавидеть… Всегда и все – больше!

Но… 23 февраля 1945 года беззастенчивая смерть преждевременно лишила человечество даровитейшего русского писателя.

Всеволод Иванов

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});