Летящая на пламя - Лаура Кинсейл

— Нет, — стонал Шеридан, схватившись за голову и ритмично раскачиваясь. — Нет.

Он не мог себе этого позволить, он не мог причинить зло людям, он не хотел убивать.

Шеридан отчаянно стремился к миру и покою в своей душе и вокруг. Принцесса оказалась миражом в пустыне, который манил его мечтой о счастье, — но вот он дотронулся до нее, и она превратилась в прах, в песок все той же бесконечной пустыни, окружавшей Шеридана. Именно поэтому в его душе возродился демон, жаждущий крови.

Шеридан долго сидел на койке, сжав голову руками, а потом встал и запер дверь каюты изнутри.

Олимпию мучило чувство вины перед капитаном Фицхью. С ее стороны было подло использовать его в личных целях. Однако она решила сдержать слово и выйти за него замуж… если, конечно, он захочет этого после того, как она признается ему во всем.

Вообще-то у Олимпии на этот счет были серьезные сомнения. Френсис Фицхью представлялся ей слишком прямолинейным и консервативно настроенным человеком. Он вряд ли бы понял, что виной всему было стечение обстоятельств. Он никогда не простил бы ее за то, что она опустилась до лжи, что она забыла свои высокие цели ради низменных удовольствий, стала слишком похожа на Шеридана.

Постепенно Олимпия, сама не сознавая того, утратила свою наивность. И теперь она странным образом чувствовала, как будто была намного старше своего жениха. Она не хотела обижать его, но он сам так и напрашивался на это, поскольку был слишком наивным и представлял мир исключительно в черно-белых красках, не замечая полутонов и не чувствуя подводных течений, которые имеет любое событие. Фицхью долго стоял лицом к лицу с Шериданом, говорил с ним, но так и не заметил тех чувств, которые тот испытывал, услышан поразившую его новость.

Олимпия все заметила. Она видела выражение лица Шеридана. Сначала, когда она объявила ему о предстоящей свадьбе, он был ошеломлен. Затем ошеломление сменилось неверием и реальность происходящего, в конце концов Шеридан, по-видимому, почувствовал себя до глубины души оскорбленным.

Она решила твердо стоять на своем. Она ожидала, что Шеридан придет в ярость, попробует сбить ее с намеченного пути и вернуть под свое влияние. Но она не учла, что он был слишком коварен и ловок для того, чтобы действовать столь прямолинейно. Шеридан избрал более эффективный, на его взгляд, образ действий и не стал разыгрывать приступ безумной ревности, попытавшись сыграть на тайных струнах души Олимпии, что само по себе уже вызывало у последней сильное недоверие.

По всей видимости., для Шеридана не явилось неожиданностью все происходящее; во всяком случае, он не был по-настоящему задет за живое, как показалось Олимпии.

«Все это лишь игра, принцесса, — сказал он ей однажды, — в ней нет никаких правил».

Да, эта игра действительно была лишена всяких правил. И если Френсис почувствует себя до глубины души уязвленным, то будет в этом сам виноват. Не надо слепо доверять первым встречным. Точно так же сурово жизнь наказала саму Олимпию, но теперь уже она была тертым калачом.

Только через неделю Френсис согласился венчаться с ней в Риме, обещав попросить разрешение на отпуск у своего командования в связи с бракосочетанием, после того как выполнит задание в Аравийском море. Фицхью держался довольно бодро и вел себя с ней самым достойным образом. Однако Олимпия не могла не заметить того, что он стал к ней более требовательным и придирчивым.

Девушка давно уже не видела Шеридана — с того самого дня, когда тот внезапно покинул кают-компанию. Он, по-видимому, не появлялся теперь на людях, не выходил к столу или даже просто на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Олимпия понимала, что он хитрит, притворяется страдающим и безутешным и ждет, что она бросится к нему, вымолит у него прошение и горячо расцелует его.

Но Олимпия решила стоять па своем. Хотя ей так хотелось увидеть Шеридана.

Шеридан боялся закрыть глаза, потому что ему сразу же начинали мерещиться кошмары. Он не смыкал век до тех пор, пока не напивался до бесчувствия бренди, присланным ему Фицхью.

Состояние бодрствования не приносило ему облегчения. В голову лезли страшные мысли и воспоминания: горы трупов, виденные им в Бирме, или дикие шуточки его отца, жертвой которых часто был ребенок. Шеридан не мог забыть также несчастного старика, которого убили на его глазах. Казалось, будто внутри его прорвало какую-то плотину, сдерживавшую эти картины и образы, и вот они неудержимой волной нахлынули теперь на него.

Когда Шеридан засыпал, ему начинали сниться кошмары, а когда просыпался, его принимались мучить жуткие картины прошлого. Он видел разбросанные по палубе останки гардемарина Харланда, разорванного на куски снарядом, и слышал бесконечные стоны и причитания мистера Райта, который мучился в предсмертной агонии целые сутки. «Принеси мне водички, мама. Мама, я умираю от жажды. Ну пожалуйста, мама, пожалуйста, а то я сейчас заплачу», — слышалось издалека.

Шеридану самому хотелось плакать. И убивать. Казалось, за это время он переродился в какого-то нового, незнакомого человека. И в то же время он прекрасно знал его, этого человека. Да, он знал его…

Это была одна из его личин, таившихся до поры до времени в глубине души. Это был хищный волк, жаждавший крови, любивший смерть и умевший убивать. Только он мог выжить в этой жестокой жизни.

Именно поэтому Шеридан не смел выйти за порог своей каюты. Он приказал Мустафе запереть себя снаружи, пил и довольно несвязно размышлял о своей жизни. Его мечтой с детства была музыка, хотя сейчас это звучало довольно смешно. Шеридан долго ждал того момента, когда сможет всего себя посвятить этому призванию. И вот, когда умер его отец, казалось, это долгожданное время наступило…

Однако вскоре он понял, что было уже слишком поздно. Он опоздал на несколько десятилетий. Как он мог надеяться на то, что в нем до сих пор продолжает звучать музыка? Нет, ее давно уже заглушили залпы орудий, ее убил запах смерти и пороха. Ту музыку, которую теперь была способна породить его душа, никто не захочет слушать, как никто не захотел слушать возмутительной правды о человеке, которого по ошибке произвели в герои.

Порой Шеридану снилась его принцесса, и ему страшно хотелось плакать. Но он не мог плакать.

Мустафа ухаживал за ним как за ребенком. Но Шеридан воспринимал действительность очень смутно, сквозь призму сна.

Однажды кто-то постучал в дверь и сказал, что капитан желает видеть сэра Шеридана. Через некоторое время посыльный удалился, но затем вновь пришел, требуя более настоятельно, чтобы мистер Дрейк явился к капитану. Вскоре в дверь начали барабанить, а требование превратилось в приказ. Шеридан равнодушно поглядывал на дверь, поглаживая пальцами ствол пистолета, лежавшего рядом с его подушкой, а затем нащупал курок. Это было страшное искушение — ему стоило сделать всего лишь одно движение, и его кошмарам сразу же пришел бы конец. Его бы не терзали больше приступы беспричинного ужаса и гнева, когда он временами боялся сам себя. На него не накатывали бы волны черного страха. Он бы навеки заснул.