Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

сопровождении Сукэ.

— Они действительно очень похожи на тебя, Уилл, — сказал Иеясу задумчиво. — И всё же не совсем. Этот ваш король — ты знаешь его?

— Нет, мой господин принц. Когда я покидал Англию, на троне был не король, а королева. И я покривил бы душой, если бы не сказал, что бывал в её дворце, — да меня и не пустили бы туда.

— В Японии не было королевы уже больше тысячи лет, — заметил Хидетада.

— Потому что королевы не могут командовать армиями и потому что они передают всю власть своим любовникам, — отозвался Иеясу. — Уилл, я думал, что сегодня увижу тебя счастливейшим из смертных. Ведь именно для этого ты прибыл сюда, в Японию? Когда же это было? Тринадцать лет уже прошло с тех пор, как твой корабль бросил якорь у берегов Бунго. Тогда ты пообещал мне, что в один прекрасный день я увижу английский корабль у причала своего залива, и вот этот корабль здесь. Но твой взор всё так же затуманен.

— Твои соотечественники привезут нам пушки и ружья? — поинтересовался Хидетада.

— Я попрошу их об этом, мой господин принц. Но я не могу ничего гарантировать.

— Они напомнили тебе о твоём прошлом, Уилл, — сказал Иеясу. — О твоей молодости. О другой жене, возможно. Что нового о ней?

— Ничего, мой господин принц. Эти люди не подозревают о её существовании.

— А твои родители давно умерли. И всё же тебе хочется вернуться на родину.

— Человек должен всегда помнить о месте, где он родился, мой господин принц. Чем старше он становится, тем больше его юность значит для него.

Иеясу кивнул:

— Ты можешь отправиться на «Гвоздике».

Уилл уставился на него:

— Отправиться… Покинуть Японию, мой господин принц?

— Если именно этого тебе хочется больше всего, Уилл. Я не хочу, чтобы ты чем-нибудь жертвовал. Возьми с собой свою японскую жену, своих детей, если ты считаешь, что они будут счастливы в этой твоей Англии. Оставь их здесь, если хочешь. Не сомневайся, я позабочусь о них. Больше того, твоё имение останется неприкосновенным, оно будет ждать тебя на случай, если ты когда-нибудь надумаешь вернуться. Но сейчас ты свободен, и я желаю тебе счастливого пути.

— Но… Мой господин принц… — Какие блистательные перспективы встают перед его мысленным взором! — А как же ваши планы? Осака?

Иеясу повернул голову:

— А теперь, сын мой, ты можешь идти.

Хидетада поклонился, взглянул на Уилла, склонённого в коутоу, и вышел из комнаты.

— Господин Хидетада сегодня на редкость любезен, мой господин принц, — заметил Уилл.

— О да. Наши планы продвигаются, и довольно быстро, даже забрезжила надежда на успех. Извини меня, Уилл, но даже тебе я всего не открою. Однако сейчас мы говорим о тебе. Мой сын не любит европейцев, ты знаешь.

— Да, мой господин принц.

— Он считает, что мой интерес к торговле с Европой идёт во вред нашей стране. Во многом он прав. Ваши европейские понятия о чести и об отношениях между людьми чужды нам. Ваши личные привычки отличны от наших. А этот дым, который они вдыхают?! А теперь они ещё просят у меня разрешения выращивать здесь эту траву, в которой находят столько утешения, в ущерб рисовым плантациям. Но это лишь мелочи по сравнению с их религиозными доктринами, которые предлагают систему подкупов и взяток по сравнению с нашими понятиями долга и чести. Вы, христиане, делаете всё либо под страхом вечного наказания в случае нарушения заповедей Господних, либо в надежде на вечную жизнь, если будете самоотверженно выполнять указания священников. Мы же, японцы, исполняем свой долг только потому, что это и есть наш долг, завещанный отцами и дедами, — не надеясь на иное вознаграждение, чем сознание исполненного долга, не страшась наказания, если наши поступки пойдут вразрез с общественным мнением — если только мы сами уверены в их правильности. Во всех этих вещах мой сын видит червя, вгрызающегося в самое сердце жизни японца. Как и я. И тем не менее, когда я вижу европейцев, когда я задумываюсь о будущем, я боюсь за свой народ. Вы, кто обратил разрушающую силу порока в такие ужасные орудия истребления, кто может строить такие корабли, разносящие вас по всему миру во всё большем и большем числе… Я думаю, Уилл, эта твоя Европа ищет власти над всем миром, а как ещё можно сражаться с ними, если не торговать, не изучать их намерения? Когда я выдал свою внучку за Хидеёри, это было не столько для укрепления нашей дружбы, сколько ради возможности иметь своих агентов за стенами Осакского замка. Точно так же с помощью моих купцов и торговцев, моих капитанов и послов в королевских дворах Европы я буду знать их замыслы, их привычные способы действия.

— Очень разумно, мой господин принц.

— Хидетада же этого не хочет. Часами он готов обличать пагубность моей политики, он стремится повернуть Японию спиной к Европе, ко всему миру и жить так, как жили много веков назад отцы и деды, руководствуясь заповедями долга и уважения к предкам. Долг, Уилл. Это нелёгкий путь жизни, а для тебя — особенно, ведь ты европеец. Сейчас ты должен сделать свой выбор. Я обещаю, что твоё поместье останется за тобой. Но мой тебе совет — если уедешь, то лучше в Японию не возвращайся. Потому что ещё немного, и меня не будет на этом свете.

— Вас, мой господин принц? Я не могу представить себе Японию без принца, заботящегося о её процветании.

— И тем не менее ты скоро увидишь такую Японию. Мне уже за семьдесят, и никто не может не задумываться о смерти в таком возрасте. Подумай над этим хорошенько.

— А как же остальные мои обязанности, мой господин? Моя кровная месть Исиде Норихазе?

— Об этом тоже, Уилл. — Иеясу вздохнул. — Не в твоей натуре заниматься такими вещами. Это ясно всем, а мне — лучше других. Они называют тебя трусом.

— Меня, мой господин принц?

— За то, что ты не хочешь рассчитаться, отомстить.

— Но мне было приказано оставаться в поместье, мой господин принц. Приказано вами же — под страхом смертной казни.

— Да, Уилл, действительно. Но что такое смерть, если речь идёт о долге?

— Вы хотите сказать, что я снова должен был нарушить ваш приказ?

— В жизни имеет значение лишь твой долг, Уилл. Долг перед своим господином — конечно. Но долг перед самим собой — прежде всего. В Осаке над тобой смеются и оплёвывают твою память. Восемь лет смерть твоего слуги лежит пятном на твоей репутации. Я-то знаю, что