О том, что видел: Воспоминания. Письма - Чуковский Николай Корнеевич

Твой отец.

56. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому

12 апреля 1933 г. Москва[269]

Милый Коля. Я писал маме, что я заключил на Стивенсона договор[270]. Нам с тобой платят 200 р. за лист, т. е. мне 50, тебе 150. В связи с теперешним положением гонораров, это неплохо. Торопят. Просят, чтобы ты: 1) перевел и Джунгли[271], 2) составил сборник «Пушкин для детей»[272].

Тихонов заключит на Вильсона договор в июле[273].

Мои дела хороши. Жаль, что прихварываю (простужен) и маловато сплю. Но могло быть и хуже. Приеду 18 — для выступления в Радиотеатре. Здесь все хвалят поэта Васильева[274]. Читал ли ты?

Привет Коле Четвертому[275], Марине, Тате, Люше. Принимайся за Стивенсона. Говорят о переводе Зенкевича в «Зифе»[276] — надо достать. Попроси Наталью Сергеевну[277], она возьмет в Публичной.

Пип.

57. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому

10 августа 1933 г. Евпатория[278]

Милый друг. Проезжая через Москву, видел Лядову. Твой «Рольф» ею принят[279] — но договор будет подписан спустя время, ибо сейчас все ее договорные права исчерпаны. Что слышно с моей книгой в «Издательстве писателей»? Я живу среди актерской богемы; это утомительно и неинтересно — все равно что жить в обезьяннике. Но дынь и абрикос сколько угодно, пляж гениальный, детворы миллионы, и я не ропщу. Напиши мне побольше о себе, Марине и Н. Н.[280] Я выступал — афиши были большие, а успех, по-моему, средний. Ежедневно посещаю санаторию для костных. Мать рвется в Алупку, но в общем веселее и спокойнее, чем дома. Каждый день бываем в Курзале — на концертах, и ей-богу на днях я (первый раз в жизни) слушал симфонический без скуки. Никогда я и не думал, что на свете столько музыкантов, балетчиков, речевиков и т. д. И какие пустопорожние люди — о! о! о!

Сегодня будет у меня эпизод специально для «Солнечной»: я поеду с костными на катере.

Твой К. Ч.

58. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому

30 августа 1933 г. Ленинград

Дорогой папа.

Выяснял в Изд. пис. твои дела, но ничего толкового не выяснил — из твоего письма неясно, что, собственно, ты хочешь знать? За «От 2 до 5»[281] они должны тебе не 600 рублей, а 400. Сколько должны за «Шестидесятников», еще не подсчитано, но очень много[282].

Моя книжка все еще не вышла — лежит отпечатанная в типографии, но читается Облитом — в который раз! Только что зарезали две уже вышедшие книги — Лившица[283] и Венуса[284]. Трепещу!

Путешествие по каналу было необыкновенно интересно[285]. Впрочем, расскажу, когда ты вернешься.

Здесь Эйхлер[286]. Вчера он был у меня. Я с ним условился о создании 2-го тома Сетона Томпсона из рассказов бывш. 1-го и 3-го томов[287], а «Рольф в лесах» — вещь слабую — решили похерить. Кроме того, упорно всучиваю им переиздание «Избранных рассказов» Чарльза Робертса под моей редакцией[288]. Все это прекрасно, но когда еще будет, а пока я без копейки.

С Полупочтенным беда — был у него кровавый понос[289]. Страшно — бедненький — похудел, стал крохотной хлопоухой мышкой. Сейчас ему лучше, но все еще живот не налажен, и Марина мается.

Татка завтра впервые идет в школу.

В московской газете «Кино» появилась ругань о нашем сценарии «Юность»[290]. Сейчас иду к Траубергу[291] писать ответ[292].

Воюю, торгую, бегаю, а путного ничего не делаю.

Напишите о вашей жизни.

20-го сюда неожиданно приехал Боба. Я тогда был на канале, но, вернувшись, его еще застал. 24-го он уехал на Ниву. Приедет совсем 14-го сентября.

Знаешь ли ты, что художник, которому поручено было иллюстрировать нашего Стивенсона, внезапно скончался[293]?

Эйхлер собирается в Кисловодск.

Тебя прочат в редакторы московского Детиздата.

Мама, напиши нам и ты.

Коля.

30 авг. 1933.

59. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому

3 сентября 1933 г. [294]Тифлис

Милый друг! Пишу тебе это письмо — пьяный!!! А твоя мать до такой степени угостилась вином, что я еле довел ее до кровати в гостинице, где она немедленно заснула. Кроме того, меня, как Хлестакова, всюду приветствуют флагами, тостами, букетами, кахетинским номер пятый, кахетинским номер восемнадцатый — обнимают меня, целуют, подбрасывают на воздух — и все потому, что мы в Грузии! Необыкновенная страна, и мы с тобой дураки, что до сих пор сидели в Ленинграде. Вчера я захотел осмотреть в Коджорах детский дом. Нарком Просвещения[295] дал мне свою машину, мы поехали на гору, такую высокую, что, в самый знойный день, ощутили дивную прохладу; там, в этой дачной местности, расположена колония для беспризорных детей. Я разыскал заведующего, и он показал мне две-три детские комнаты, кухню, столовую и пр.; весь показ длился пять минут, потом повел нас в столовку на открытом воздухе, в саду, посадил за стол, уставил его вином, позвал учителей и стал меня чествовать, плохо зная, кто я такой. Со мною, конечно, был твой приятель Тициан[296], который является блестящим заместителем Паоло Яшвили[297], он произнес 400 тостов (в том числе за тебя) и выпил 4 бутылки вина. И вот: кругом бегают дети, которые мне страшно интересны, я нахожусь в самом центре любопытнейшего учреждения, но осмотреть его не могу, п. ч. я сижу за столом — и пью кахетинское и провозглашаю тосты за Грузию, за жену Тициана[298], за Бориса Пильняка[299], за Бориса Пастернака[300], за Бориса Бугаева — трех Борисов, побывавших в Грузии, — пью за воробья, пролетевшего мимо, и за цветы в цветниках, пью за шофера, который тут же пьет с нами, оставив машину на улице. Это занимает часа два; потом я иду, наконец, к ребятам, они гениально поют и танцуют, и времени у нас уже мало, шофер волнуется, тогда дети подносят нам огромные букеты необыкновенных цветов, на улице собирается толпа, которая жмет нам руки, мы садимся в автомобиль, и заведующий стоит на подножке — и в такой позе провожает нас версты три — ибо этого требует этикет! И такая канитель длится три дня, и я уже пил с драматургом Бухникашвили[301], с критиком Дудучавой[302], с Линой Гогоберидзе[303], с наркомом Гегенавой[304], с Лидой Гасвиани[305] — и конца этому нет никакого. Вчера хотел посмотреть музей, да побоялся — ибо и там, должно быть, есть стол, уставленный бутылками. Если добавить, что в той же гостинице, где я, стоит ПИЛЬНЯК, то все станет понятно. Пильняку в гостинице дали правительственный номер, он не платит ни гроша, «Заря Востока», «ГИЗ» и др. учреждения умоляют его, чтобы он взял аванс от тысячи до трех тысяч рублей, он создан для этой страны и она для него, он обедает сам-двадцать и, когда идет по улице, то одной рукой обнимает одну прекрасную грузинку, другой — другую, и за ним едут цугом машины на случай, если он пожелает куда-нибудь ехать.