Горы дышат огнем - Веселин Андреев

что бандиты сражаются с отчаянной храбростью и что в способе ведения борьбы, как и в самих действиях, чувствуется централизованное руководство и организованность. Как мы отмечали, они располагают отличной разведывательной сетью».

— Значит, так, братец. Спускаешься с гор, попросишь как следует прощения у глубокоуважаемого Дочо Христова, а тот тебя раз — и в концлагерек, — объяснял Караджа, положив руку на плечо Брайко.

— Да ты что? Кандидатов туда столько, что не попадешь! — Велко не скрывал своего презрения к тем, кто не пошел в отряд, остался дома и таким образом оказался узником концлагеря (хотя партия предупредила об этой опасности на следующий же день после гитлеровского нападения). Велко, бай Цветан, Лазар, Митре, сами бежавшие из Эникёй, возмущались таким смирением.

— А знаешь, Караджа, если для нас не хватит концлагерей, остается только повязать тебе галстук, — поглаживает Брайко свою шею.

Велко прерывает его:

— Не тявкайте, а послушайте, какой умный совет вам дает этот человек: «Единственный выход из этого положения — последовать примеру 253 сдавшихся, надеясь на снисходительность государства».

Мы уже устали от смеха и вяло подбрасывали отдельные реплики. Нофчо с присущей ему наивностью недоуменно спрашивает:

— Неужели они нас настолько не знают? Не верится мне.

Меня внезапно осенило: у нас ведь не было ни вечерней, ни утренней поверки. Никакой поверки. Понимаете?

И случалось, что партизаны сдавались. Мы этого не знали и тогда не поверили бы этому. Правда, таких было мало, и я не хочу обвинять их больше, чем обвинила сама жизнь. Где-то не было должного сплочения в чете, другие попадали в безвыходное положение (или им так только казалось), третьи оказались обманутыми.

Я помню, как однажды мне в голову пришла страшная мысль (бывает же, что человека одолевают дикие, самые нелепые мысли): что бы со мной стало, если бы меня выгнали из отряда за какую-то провинность?

Нет, это невозможно. Невозможно!

Я попросил бы, чтобы меня расстреляли.

НО НАСТУПАЕТ ЗИМА

— Убили Пешо! Пешо убили, Интенданта.

Эта весть ошеломила нас.

Мы словно чувствовали, что такое произойдет; не успели порадоваться успехам, как горе сжало наши сердца.

Да, у нас были победы, но нам, осажденным со всех сторон, еще рано было торжествовать. Жертвы, в сущности, только теперь и начинались. Мы предвидели их, но человек никогда не может быть готов к смерти: она всегда приходит внезапно. И становится невыносимо тяжело.

Не помню, от кого мы узнали об этом. Никто не решался первым сообщить печальную весть — в памяти она невольно осталась бы связанной с ним, как будто он был виноват в случившемся. Но помню — в полумраке землянки стало тихо-тихо. Вспоминая об этом, Данчо говорит, что он заплакал тогда. И это он, Данчо, который шутками всегда одолевал беду! Плакали и мы все тем мучительным плачем, который оставляет глаза сухими.

Мы сразу же почувствовали: смерть не просто вертится вокруг нас, она уже среди нас.

Нет, это не был страх, это была ненависть к врагу. Бороться!..

При первой встрече его можно было посчитать легкомысленным, даже несколько бессердечным — никогда не угадаешь, что он выкинет, как высмеет тебя. Такие шутники встречаются всюду — в классе, в роте, в компании друзей. Они подшучивают над всеми, и им все прощают, только отмахиваются: не приставай.

Помните, в какое неловкое положение попал Интендант на Мургашской конференции, когда привел теленка (или теленок привел его)? Случилось это именно тогда, когда Янко предупреждал нас, чтобы мы были поосторожнее, проводя экспроприацию. Как-то Пешо вбил в землю колышек, расщепил его сверху, втиснул в щель зеркальце и разложил вокруг парикмахерские принадлежности. Тщательно побрившись, он с поклоном пригласил всех понимающих толк в культурном бритье в «парикмахерскую «Савой». И без устали говорил, говорил. Угадав во мне новичка, он галантно подал руку:

— Что это ты, парнишка, такой тощий! Ну ничего, буду давать тебе побольше хлебца.

Я разглядываю теперь его фотографии, и воспоминания охватывают меня с новой силой: овальное лицо, черные, блестящие, как от бриллиантина, волосы, широкая улыбка, белые зубы, тонкие усики, выгнутые брови, мечтательные глаза. Просто красавец из итальянского фильма. Странно было видеть его здесь, на Мургаште. Особенно удивлял нас его костюм — элегантный, чистый и выглаженный. У него были красивые ботинки, белая рубашка и, — представьте себе, галстук! Партизан с галстуком — красным, в горошек... Это был его софийский костюм. Отправляясь в села, он, конечно, переодевался.

Не только эта одежда, но и его бросающаяся в глаза беззаботность должны были, наверное, хоть немного облегчить ему жизнь бок о бок со смертью. Все знали, что у него добрая душа. Тяжелая жизнь озлобляет человека, но только слабого. Сильного она делает добрым.

Из Рашкова, где он вырос, где недрогнувшей рукой поднял Красное знамя, он бежал под свист пуль. Но убежать от бедности не смог: нищенскую жизнь в селе поменял на такую же в городе. Когда его уволили с фабрики, он стал разносить уголь. Ему не довелось получить образования, но жизнь принесла ему иные знания. По ночам — встречи с подпольщиками, курьерская работа. В его комнатушке находили приют товарищи, оставшиеся без убежища. «Когда вешают, бывает очень больно!» — говорил он, объясняя, почему бежал со службы в военно-воздушных силах.

Мне кажется, что любой другой человек мог бы выполнять его обязанности, но я не могу представить себе другого такого интенданта!

Он любил свою работу, он был как будто создан для нее. Он хлопотал безустанно, удивляя нас своей изобретательностью. И храбростью. Уверенно шел он навстречу любой опасности — в селах, в горах, в Софии. Участвуя в операциях отряда, он все время стремился туда, где погорячей: в разведку, в штурмовые группы, в операции по уничтожению врагов.

Как мы были благодарны ему за полушубки, шаровары, штормовки, туристские ботинки, плащ-палатки, которые он доставал! И за хлеб, которым он обеспечивал нас!

Ах, если бы могли уберечь Пешо!..

Каждое его появление в отряде становилось праздником. Мы нуждались во многом, но были благодарны за самую малость. Почти детскую радость испытывали мы от подарков, которые приносил Пешо. Он чувствовал это и любил доставлять нам радость. Прежде всего он вручал каждому то, что распределялось по решению руководства отряда. Потом начиналась раздача вещей по личным заказам. Но не просто так: на, держи! Нет, он говорил, и слушать его было удовольствием: «Ножичек я сам тебе подобрал... бритва! Настоящий «золинген», габровская сталь! Но смотри не перережь всех фашистов, оставь, пожалуйста,