Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

– Слушаю, государь, – продолжал князь Иван Юрьевич. – Воеводы доводят, пошло наше войско тремя путями к городам ливонским Мариенбурху, Дерпту и Валку. Лыцари же ливонские в поле и носа не кажут, в осадах сидят либо бегут. Наши хотят уж к Риге идти, дабы там немцев, латышей и чудь белоглазую зорить.

Государь нахмурил брови и снова прервал речь Патрикеева.

– А пошто сие творят? Каков у них ратный умысел? – досадливо молвил он.

– Бают, хотят больше всего зорить немцев до весенней распутицы, ибо велика она будет. Снег-то там человеку в пазуху, а ежели у кого конь с дороги свернет, то двое его с трудом выволокут.

– А где силы великого магистра? Где войско епископа дерптского?

– О сем, государь, воеводы не наказывали, а самим вестникам ведомо, что магистр и епископ дерптский отказались помочь ливонским лыцарям. У всех у них ныне великий страх пред Москвой.

– Добре, – усмехнулся Иван Васильевич и, обратясь к дьяку Курицыну, спросил: – А ты как, Федор Василич, о сем мыслишь?

– Прости, государь, – спохватился набольший воевода, – забыл тобе довести. Сказывали вестники, что воеводы мыслят меж собой просить летом у тобя еще полков, дабы всю Ливонию вторым ударом враз под Москву взять.

Иван Васильевич гневно воскликнул:

– Не своего ума дело вершить хотят! Нет у них в мыслях того, что Новгород еще змеей шипит, что Пермь и Вятка нам непокорны. Забыли, что под боком у нас Тверь, что за спиной Казань и Ногайская Орда? Нет в уме, что король польский и князь литовский Казимир против нас? Что папа рымский и короля, и магистра ливонского обеими руками поддерживает.

Государь встал из-за стола и по привычке своей стал ходить вдоль покоя, что-то обдумывая. Все замолчали, но через некоторое время Курицын сказал с осторожностью:

– Право ты мыслишь, государь! Пока хватит нам и того, что самый лютый наш ворог лет двадцать с нами воевать не сможет.

– Верно сие, Федор Василич, верно! – отозвался государь. – Надобно немцев бить так, дабы не всех их испугать и не ополчились бы они на нас все разом. По прутику-то мы переломаем легко весь веник. Целый же веник за един раз сломить нам пока, может, и не под силу будет.

* * *

На другой день князь Иван Иванович не сразу решил ехать на прогулку – встреча с дьяком Курицыным волновала его, чем-то тревожила.

– А может, сего и не надобно? – громко сорвалось у него с уст.

Иван Иванович быстро оглянулся – возле него никого не было. Он успокоился, только пальцы слегка дрожали, как и у старого государя, выдавая его волнение.

– Тяжко мне меж отцом и мачехой, – прошептал он.

Вошел дворецкий и, взглянув на Ивана Ивановича, сказал со вздохом:

– Оженил бы тя скорей государь-батюшка, не то побаить-то тобе, опричь меня, не с кем, а лаптю сапог не товарищ. Не книжен я, не все и понять могу…

Молодой великий князь ничего не ответил на это, но, вспомнив о Курицыне, сразу принял решение.

– Прикажи-ка, Данила Костянтиныч, коня мне оседлать, – молвил он. – Из стремянных пусть со мной едет Никита Растопчин.

Дьяк Курицын встретил великого князя у ворот своей усадьбы, дабы особо почтить сына своего государя. Это тронуло Ивана Ивановича. Доехав до середины двора, он спешился, передал поводья Никите и пошел рядом с дьяком к красному крыльцу.

Курицын принимал высокого гостя один в своей трапезной с великим почетом, угощая лучшими заморскими винами из подаренных ему самим Иваном Васильевичем.

– Вельми счастлив твоим доверием, – сказал дьяк молодому государю, – яз уразумел все думы и тревоги твои. Очами и ушами буду следить за греками и рымлянами твоей мачехи…

Иван Иванович невольно с опаской оглянулся.

– Не бойся, – продолжал дьяк, – слуг моих нету. Мы одни с тобой тут.

Иван Иванович смущенно улыбнулся, а Курицын, перекрестясь на образа, воскликнул:

– Богом клянусь, буду хранить тобя от зла всякого…

Иван Иванович сильно заволновался и тихо проговорил:

– Государь-батюшка за меня, а мачеха – за Василья: его на престол хочет. Батюшка ведает о зломыслии папы и короля Казимира, но верит и в свою силу. Яз же, ведая рымские обычаи, боюсь больше за отца. Она ведь рымлянка и как супруга моего батюшки легче иных может злодейству всякому путь открыть. – Иван Иванович оборвал свою речь, но тотчас же, склоняясь к уху дьяка, зашептал: – Более всего, Федор Василич, следи за греками, за Траханиотами. Сии первые ее доброхоты и советчики. Они, да и прочие царевнены земляки, все за рубежи ездят и через орден святого Доминика с папой связаны, да опричь того с некоими владыками и попами новгородскими дружат.

– Таких много, – согласился дьяк Курицын. – Им хошь с бесом в болоте, токмо бы ризы в позолоте. Чую яз, что и меня они живьем сожрать хотят.

– Истинно сие, – подтвердил Иван Иванович. – Злы они на тобя, токмо руки у них коротки…

– Пока государь жив! – добавил Курицын со вздохом. – Ныне церковь не та, что при владыке Ионе. Тот за государство был, за народ. Нонешние-то владыки токмо за свои барыши стоят. Мыслю, что пакости поповские будут злее удельных.

Иван Иванович забеспокоился.

– Пора мне к обеду, – сказал он, протягивая руку Курицыну.

Тот поцеловал ее и молвил:

– Помни, государь, клятву мою! Верен яз буду батюшке твоему и тобе до самыя смерти.

Давно уж воротились в Москву из Белоозера со всеми детьми и двором своим Софья Фоминична. Началась в семье государя обычная жизнь, да и вокруг них люди безо всякого страха живут. Вообще после свержения ига татарского смирились и затаились все вороги иноземные – тишина повсюду: и в Москве, и по всей Руси до самых крайних рубежей ее, и никто на Русь нападать не смеет. Наоборот, грозный государь московский сам карает немцев без милости за их помощь Ахмату. Привозят на Москву гонцы из Ливонии от воевод государевых весть за вестью о победах над магистром ливонским.

Казалось бы, все хорошо крутом, но не верит Иван Васильевич в благополучие это. Чует он, что за мнимой тишиной зло повсюду прячется. Хитросплетения разные крадутся исподтишка путями неведомыми, тайно складываются темные дела человеческие.

Весна же, светлая и ясная, победно идет своим чередом, как ей от века назначено, веселя и радуя все живое. На первое марта мелькнул теплый, солнечный день весновки Евдокеи, принеся мужику свои затеи: соху точить, борону чинить. Вскоре вот и Конон-огородник прошел и тоже крестьянам заботы прибавил, а сегодня, марта семнадцатого, и для государей московских забот прибавилось: раскрылись некоторые тайные замыслы, и снова тревоги пошли.

Великий князь Иван Иванович был в хоромах у отца за ранним завтраком, когда доклады государю делали дьяк Курицын и дьяк Далматов о делах новгородских и прочих.

– Неспокойно и в Твери, государь, – закончил доклад свой Курицын, – все вести о князе тверском, которые от доброхотов ведаю, правы. Ясно мне, что иного и быть не может. После падения Новагорода Тверь окружена со всех сторон московскими владениями. Задыхаться уж начинает она в петле московской.

– Истинно так, – одобрительно молвил государь, – уразумел сие и князь Михайла. Хватит ли у него разума покорным нам стать? Ведь токмо два пути у Твери: либо Москва, либо Краков. Мыслю, гордость и высокоумие завлекут Михайлу к измене. Что ж, пусть! Не дите малое. Худо все мои сродники уму-разуму учатся. Вот и братья мои, Андрей большой да Борис, ума не набрались и после смерти Андрея меньшого крестоцелование забыли. Снова из-за его удела ропот подымают. Досада их точит, что мне единому свой удел он отказал по духовной-то.

– Уж они у государыни Марьи Ярославны на тобя плакались, – заметил Курицын.

– Ведаю, – усмехнулся Иван Васильевич. – Ведаю и то, что победы наши ливонские страшат короля и папу. Чую, снова ветер-то из Рыма дует.

– Из Рыма, государь, из Рыма, – подхватил дьяк Курицын. – Ныне рука папы через царевича Андрея Фомича Палеолога и к верейскому уделу тянется!

– Ведаю, – сказал Иван Васильевич.

Иван Иванович, подозревая и тут разные происки мачехи, воскликнул с раздражением:

– Не зря Андрей-то Фомич дочь свою за сына князя верейского, за Василь Михалыча, спешил выдать и государыню Софью Фоминичну к сему весьма понуждал!..

Государь вдруг нахмурился, глаза его потемнели. Это испугало всех – за последнее время был Иван Васильевич особенно суров и резок. Однако на этот раз он легко овладел собой и приказал дьяку:

– Ты, Федор Василич, пригляди за верейскими. Не сшиты ли они какими нитками с Тверью и с братьями моими единоутробными…

– Слушаю, государь, – ответил Курицын и хотел еще что-то добавить, но замялся.

Государь метнул на дьяка острый вопросительный взгляд.

– Еще не разумею всего, – начал тот нерешительно, – но мыслю, государь, что, опричь князей и бояр, некие и от «князей церкви» к сему пришиты. Токмо концов от сих нитей еще не разведал.