Повести писателей Латвии - Харий Галинь

— Ага! Да, да, да! — господин Весерманис не забыл эту забавную штучку, так что закатился смехом.

Оба долго смеялись, словно кто-то их щекочет.

— А что за анекдот? Не знаю, — младший лейтенант предложил бывшим государственным деятелям новую, только что открытую бутылку.

Погоди, погоди… Как же там было? Ну, ведь совсем еще недавно рассказывал. Может, ты помнишь, господин Скуя?

— Такой славный анекдот — и прямо из головы вылетел.

— Ну, да все равно. Словом, хороший анекдот, — попытался успокоить своего коллегу господин Весерманис и подкинул в потухающий костер обрезок доски.

Костер вспыхнул ярче, так что до двадцать шестого этажа взметнулись сидящие тени. Бутылки были уже почти пустые, и все полусонно клевали, даже тени плавали по всему модерному небоскребу в призрачном танго.

XXXVI

Майя сидела в своей конторке и внимательно считала деньги. Стопка сотенных. Стопка пятидесятирублевок. Еще больше четвертных. Десяток просто куча. Она старательно перехватывала их белой бумажкой и так же старательно совала в инкассаторский мешок.

— Ты не можешь дать мне три рубля? — это сказал вошедший Эдмунд с пистолетом на боку. Он отдал пустой мешок и расписался в получении полного.

— Откуда я возьму? Зарплата только завтра.

— Тут мне один пообещал бошевские свечи. Знаешь, как машина с ходу будет брать, — Эдмунд как будто оправдывался, что у него нет денег, хотя в руках полный мешок.

— Мне все надоело, и твоя машина тоже. Я уже у всех назанимала, — Майе действительно все уже надоело, вот и прическа у нее спереди была гладкая, а сзади длинные волосы были скручены в конский хвост.

— У кого бы перехватить трешку? — больше Эдмунда ничто сейчас не интересовало, только три рубля, и он ушел, понурый, унося мешок денег, унося его в ритме танго, чтобы хоть как-то утешиться из-за нехватки трех рублей.

XXXVII

Майя все еще сидела в своей конторке. А где ей еще было сидеть? Что еще могла она делать? За спиной ее было большое окно, через которое виднелся весь людный магазин.

Юрис нерешительно стоял в двери, так как Майя не пригласила его присесть. Они уже какое-то время поговорили, и разговор достиг довольно высоких, громких и даже неприятных тонов.

— Какой нож? Откуда мне знать, куда делся ваш нож? Самому надо смотреть! Будь он проклят, этот день, когда мы поднялись на вашу яхту! И вы со своим другом нам все испортили. Мы так хотели поженить Лину с Рихардом. Ведь они же просто созданы друг для друга. Лина моя подруга, Рихард друг Эдмунда. Какую свадьбу мы бы могли сыграть! Все наши знакомые уже женаты. Они последние, кто мог бы пригласить нас с Эдмундом на свадьбу. А вы все испортили. Что вы на меня так ужасно смотрите? Вы со своим дружком разрушили все, совершенно все. Вот бог и наказал вас, вот он и исчез! — денег на столе у Майи уже не было, и она не знала, куда деть свои руки, оставалось только обрушить все скопившееся раздражение на Юриса.

— Насколько мне известно, бога нет, — попытался возразить Юрис, так как все сказанное Майей ему показалось самым настоящим кощунством против бога и особенно против человека.

— Ну и что? А кто вместо него? Каждый день по восемь часов подряд сплошные покупатели. И то им подавай, и это. А ты все улыбайся, улыбайся, улыбайся. Что вам угодно! Да будьте так любезны! Сегодня к нам поступили импортные шубки! Хотите взглянуть? — Майя выдернула ящик письменного стола и достала оттуда шубку. Шубка как шубка. — Скоро зима. А что я на себя надену? Опять в куртке из болоньи бегать?! Каждый день что-то привозят, то, что мне страшно нужно, без чего я жить не могу. А как я все это могу купить? Как вы думаете, сколько я в месяц получаю?

— Ну, рублей сто.

— Девяносто. А вот эта штука стоит шестьсот. Ерунда, — Майя засунула шубку обратно в ящик письменного стола, насмешливо поглядывая на капитана яхты.

— Кроме шуб и одежек на свете есть и другие ценности…

— Какие именно?

— Духовные, — вот этого Юрису и не следовало произносить, так как для Майи упоминание о духовных ценностях представлялось величайшей ложью на свете.

— Что-то я не заметила ни одной духовной ценности. Каждый день перед открытием у дверей стоит целая толпа. Чего им надо? Духовных ценностей? Каждую ночь я вижу во сне миллионы физиономий, и все они лезут ко мне: девушка, будьте добры, покажите, достаньте, я вам заплачу сверх, только достаньте. У вас нет? У меня нет! Каждое утро я иду на работу и наивно надеюсь, в магазине будет тихо и спокойно, никто не придет. Какое там, у двери уже толпа! Ваш дружок Янка Коцынь один из этой жуткой толпы, вот и все. Его больше нет, во всяком случае, одним меньше, и слава богу! — Майя встала и вышла, оставив Юриса одного, чтобы он остался со своими делами и не мешал ей сознательно трудиться.

Юрис стал ждать, когда придет младший лейтенант, так что не уходил. Он уже привык, что в последнее время их пути то и дело скрещиваются. За окном был виден людный магазин. Люди толкались, продавщицы были усталые, так как день уже близился к концу, и действительно можно было сказать, что уж никак не за духовными ценностями и высокими идеалами все здесь толпятся, толкаются, продираются и стоят в очереди.

Если бы сейчас пришел младший лейтенант, Юрис непременно сказал бы ему, что и Майя способна на какую-нибудь гнусность по отношению к Янке Коцыню. А почему бы и нет?

Так как в магазине что-то не видно было никого в темных очках и при светлых усиках, Юрису Страуме ничего не оставалось, как только уйти. И не оставалось ничего иного, как засвистеть все то же танго, которое когда-то называлось «Уход колдуньи», так как в нем хоть можно было что-то почувствовать от тех духовных ценностей, которыми забиты библиотеки, музеи, концертные залы, вся та жизнь, к которой он стремился все эти тридцать лет и которая выглядела теперь как нереальный сон, как это самое танго.

XXXVIII

Мать Янки Коцыня Ливия Коцынь жила в чудесном районе. Вокруг день и ночь дымили фабричные трубы. Самая высокая — мясокомбината. Немножко пониже — молочного комбината. Потом — чулочной фабрики, парфюмерного завода, радиозавода, обувной фабрики. Залюбуешься, как здорово работают.

Соседи ее об этом районе были иного мнения: слишком шумно, по улице день и ночь громыхает трамвай, нет центрального отопления, нет зеленых насаждений, детского сада, магазина. Все, при малейшей возможности, норовили убраться из этого района.

Ливия Коцынь была бы довольна своим районом, если бы сюда ко всему еще сунули аэродром с ревущими самолетами, если бы разобрали все печи и зимой пришлось бы мерзнуть, потому что в каком-нибудь другом районе она бы определенно пропала. Чего она там не видала? Здесь же рай земной. С мясокомбината приносят мясо, люди с молочного комбината снабжают маслом и сметаной. Чулочная фабрика поставляет чулки. Парфюмерный завод — духи. Радиозавод — транзисторы. С обувной фабрики несут обувь. Успевай только отоваривать сама: обувщику дай мясо, чулочнику — масло, радиотехникам — чулки. И так далее и тому подобное, чем не жизнь, живи — не тужи.

Она бы и впрямь могла и дальше жить здесь как у Христа за пазухой, если бы не пропал вдруг ее сын Янка и если бы ею не начала интересоваться милиция.

Как раз в обеденный перерыв на чулочной фабрике в дверь кто-то позвонил, и она сквозь глазок увидела, что звонит чистый и аккуратный молодой человек, похожий на того, который приносит спирт с мясокомбината. И тут на нее нашло какое-то затмение, она отперла дверь и пригласила войти.

Чисто одетый и приятный молодой человек не принес никакой продукции и даже не собирался ее ничем снабжать! Он только назвался школьным другом Янки. Учился классом ниже. Зовут Юрис Страуме. Очень хотел бы Янку повидать, не знает ли она что-нибудь о нем и не знает ли, нет ли у него врагов и недоброжелателей.

Сам он выглядел не хуже любого врага и недоброжелателя. И что это он с таким ужасом смотрел на все полки, на масло, мясо, чулки, обувь, магнитофоны? И зачем ему надо было так дотошно выпытывать о ее сыне? Нет уж, никакой он Янке не друг. Так просто поболтать норовит. А может, она чувствует себя одинокой? Даже милиция не обещает ей найти труп ее сына. Даже все знакомые гадалки не могут сказать, где ее сын.

Зачем это надо школьному другу, который при этом учился классом ниже, являться к ней, да еще выражать сочувствие? Зачем?

Нет, этот Юрис Страуме крепко ей помог, так ничего и не вызнав. Теперь остается только ждать милиции в форме, а потом и «воронка» у двери.

И сразу вдруг новые районы показались Ливии Коцынь не такими уж плохими. Ванна. Центральное отопление. Только бы вот заводы поближе. Так скучно без индустриального пейзажа.

Как же проживут любимые фабрики без Ливии Коцынь? Как чулочники разживутся маслом? Обувщики грудинкой? Молочники обувью? Колбасники хорошими транзисторами? Радиотехники духами? Кто же продаст теперь по дешевке чистый медицинский спирт?! Просто страх подумать.